Эволюция взглядов Вяземского в 20-е гг. привела к уменьшению удельного веса политической тематики в его поэзии. Начиная с 1830-х гг. в творчестве поэта начинает преобладать философская, пейзажная и интимная лирика. Хотя была лирика в творчестве Вяземского и ранее: славу лирического поэта впервые принесли ему медитативные элегии «Первый снег» и «Уныние» (обе 1819).
Продолжая державинскую традицию, Вяземский изобразил в «Первом снеге» вдохновенную картину русской природы. Как отмечает И. М. Семенко, «структура стихотворения восходит к распространённым в описательной поэзии XVIII века "временам года". Стремясь её обновить, Вяземский, правда, опускает "летнюю" часть, а об осени и весне говорит только в связи с зимой – как её предшественнице и наследнице. Но всё же оторваться от традиции ему не удалось:
Вчера ещё стенал над онемевшим садом
Ветр скучной осени, и влажные пары
Стояли над челом угрюмыя горы
Иль мглой волнистою клубилися над бором.
...Сегодня новый вид окрестность приняла,
Как быстрым манием чудесного жезла;
Лазурью светлою горят небес вершины;
Блестящей скатертью подёрнулись долины,
И ярким бисером усеяны поля.
...Красивая весна бросает из кошницы...» [Семенко 1970: 136].
Сам Вяземский подчёркивал народность (в смысле «национальности») своей элегии. В письме к А. И. Тургеневу он отмечал: «Тут есть русская краска, чего ни в каких почти стихах наших нет... Вы все не довольно в этом убеждены, а я помню, раз и смеялись надо мною, когда называл себя отличительно русским поэтом... тут дело идёт не о достоинстве, а о отпечатке: не о сладкоречивости, а о выговоре, не о стройности движений, а о народности некоторых замашек коренных…»
Строку «Первого снега» Пушкин взял эпиграфом к I главе «Евгения Онегина»: «И жить торопится, и чувствовать спешит!»
Вслед за «Первым снегом» из-под пера Вяземского вылилось полное светлых и грустных раздумий «Уныние». По жанру это также медитативная элегия (передаёт размышления о жизни).
...Наследство благ земных холодным оком зрю.
Пойду ль на поприще позорных состязаний
Толпы презрительной соперником, в бою
Оспоривать успех, цель низких упований?
И. М. Семенко отмечает, что процитированная строфа «предвосхищает Баратынского» [Семенко 1970: 135]. Действительно, ощущение бренности земных благ, вселенского одиночества роднит лирического субъекта элегии с «лирическим героем» Баратынского.
В «Первом снеге» обнаруживаются и политические мотивы, ср.: «...тирану быть врагом и жертве верным другом».
Пушкин писал Вяземскому: «Первый снег прелесть; Уныние – прелестнее».
Удачной медитативной элегией Вяземского стала элегия «Море» (1826). Она была написана, без сомнений, под воздействием пушкинской элегии «К морю» (1824), посвящённой смерти Байрона и созданной по настоянию Вяземского (в июне 1824 года Вяземский писал жене, жившей тогда в Одессе и общавшейся с Пушкиным: «Кланяйся Пушкину и заставь его тотчас писать на смерть Байрона»). Элегия написана в духе романтизма; в ней изображено море – «символ вечных ценностей, красоты и незапятнанности, по которым тоскует человек» [Семенко 1970: 146]. По мнению И. М. Семенко, здесь Вяземскому удалось создать глубокий иносказательный образ, чего ему не удалось сделать в похожей элегии «Нарвский водопад» (1825). Ср. следующий фрагмент из «Моря»:
Как стаи гордых лебедей,
На синем море волны блещут,
Лобзаются, ныряют, плещут
По стройной прихоти своей.
И упивается мой слух
Их говором необычайным,
И сладко предаётся дух
Мечтам, пленительным и тайным.
В элегии «Море» М. И. Гиллельсон усматривает и политические мотивы (намёк на то, что некоторые участники восстания на Сенатской площади уплыли из России), см. [Гиллельсон 1969: 272]:
Людей и времени раба,
Земля состарилась в неволе;
Шутя её играют долей
Владыки, веки и судьба.
Но вы всё те ж, что в день чудес,
Как солнце первое в вас пало,
О вы, незыблемых небес
Ненарушимое зерцало!