Бескин Эм.
Чехов и его герои
Источник: Вечерняя Москва. 1935. 28 января. № 23. С. 3.
Чехов утверждал в свое время, что не дело художника искать «норму». «Художник должен быть не судьей своих персонажей, а только беспристрастным свидетелем». Он должен быть «не консерватором, не постепеновцем, не монахом, не индиферентистом, а только свободным художником».
Это давало повод обвинять Чехова в отсутствии идей, в отсутствии определенного мировоззрения.
Дело историка вскрыть и показать, что скрывалось за позицией Чехова, кто его «герой» и в чем его идеи и мировоззрение. И тогда мы увидим, что Чехов далеко не был только «беспристрастным свидетелем».
Лишние люди…
«Я умираю от стыда при мысли, – говорит Иванов, один из ранних героев Чехова, – что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишне люди».
В переписке с Плещеевым Чехов характеризует революционные устремления другого своего героя, Дымова из повести «Степь», так: «Революции в России никогда не будет, и Дымов кончит тем, что сопьется или попадет в острог. Это лишний человек».
А было ли что в прошлом, хотя бы у Иванова?
Да, это был «единственный во всем уезде путевый малый». «Был я молодым, горячим, искренним, неглупым, – аттестует он себя, – любил, ненавидел, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился лбом о стены».
И что же? К какому выводу он приходит? Помните, что он советует врачу Львову:
«Не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стену… Да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей…».По самому широкому обобщению исторической обстановки (дело происходило в конце 80-х годов) эта драма Иванова обозначала отказ от народнических «норм», от «борьбы с жизнью», как формулирует сам Иванов.
Чехов в одном из своих писем жалуется, что не может объяснить, «почему ему нравится Шекспир и совсем не нравится Златовратский».
Иванов объяснял за своего автора: «Да хранит вас бог от рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей…».
Лишние люди не видели выхода. В тогдашних условиях перехода от старой барской Руси к России промышленно-буржуазной они не находили себе места. Не понимали ее. И, запахнувшись в халат, предпочитали за «гусем с капустой» мечтать о том, как через 200–300 лет «счастье и мир настанут на земле».
А пока что же делать… «У Наташи с Протопоповым романчик»…
– Надо жить!..
Но «200–300 лет» оказались сроками неисторическими. Время шло от девяностых годов к девятьсот пятому. И требовало даже от лишних людей какого-то более четкого самоопределения, чем теория мирного, мещанского непротивления за счет грядущего счастья.
«Пришло время, – говорит Тузенбах в «Трех сестрах», – надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близко и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку».
Если прежде Чехов утверждал, что художник должен быть только «беспристрастным свидетелем», теперь его позиции меняются. Ряд путешествий в Западную Европу, знакомство с европейскими писателями делают Чехова убежденным поборником европейской культуры. Там он видит «ту жизнь, какая должна быть».
Он теперь хочет, чтобы «свинская», «тунгусская» Россия стала «культурной Европой».
Надвигающаяся буря должна смести старую барско-тунгусскую Россию, даже ее «вишневые сады», с которыми Чехов расстается не без грусти. Все ужасы прошлого «вишневого сада» должны быть «искуплены страданием».
«О, это ужасно, – говорит студент Трофимов, – сад ваш страшен, и когда вечером или ночью проходишь по саду, то старая кора на деревьях отсвечивает тускло, и, кажется, вишневые деревья видят во сне то, что было сто, двести лет назад, и тяжелые виденья томят их».
Пусть концепция революции – «готовится здоровая, сильная буря» – у Чехова наивна. Революция как этическое возмездие за ужасы крепостного бесправия. Революция либерально-гуманистического порядка. Но важно, что Чехов уже опровергает свой давнишний тезис: «Революции в России никогда не будет».
Важно, что Чехов приблизительно через двадцать лет после «апофеоза бессилия» своего Иванова, после признания Астрова – «у меня вдали нет огонька», – уже приемлет «бурю», борьбу и видит «огонек вдали». Этот «огонек» – европейская культура, культура европейского города, быта и техники.
Здесь на месте «вишневого сада» с его прошлым, с его «тунгусским» бытом вокруг «будет город сооружен» – резюмирует Чехов в «Вишневом саду». Сюда приедет Лопахин в лаковых ботинках и белом жилете. И эта «буря» над вишневым садом «сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку».
По поводу студенческих волнений 1899 года Чехов в письме к И. Орлову пишет: «По-моему, взрослые, т. е. отцы и власть имущие, дали большого маху, они вели себя, как турецкие паши с младотурками и софтами, и общественное мнение на сей раз весьма красноречиво доказало, что Россия, слава богу, уже не Турция». Отказ Чехова в 1902 году от звания академика в протест против «высочайшего» устранения из членов Академии вновь избранного Горького, – все это уже «борьба», уже политическая активность, уже не прежнее «что же делать, надо жить».
© Санкт-Петербургский государственный университет