Кипренский А.
Современный Чехов. К тридцатипятилетию со дня смерти
Источник: Легкая индустрия (Москва). 1939. 15 июля. № 160. С. 4.
Каждая эпоха заново прочитывает великого писателя, т.е. стремится раскрыть и воспринять в нем то, что отвечает ее идеям, стремлениям и тенденциям развития. Недавно советская страна заново прочитала Пушкина, Руставели, Шевченко. Это делается и в отношении Чехова, великого мастера новеллы и тонкого драматурга.
Дореволюционная критика усердно гримировала Чехова под хмурого нытика, безыдейного «певца эпохи бездорожья и безвременья», «певца сумеречной эпохи», «таланта мертвой полосы» и «безнадежности». Чехова прославляли как певца «лишних людей», людей, выброшенных за борт обществом, неудачников, неспособных подняться над своими мелкими интересами, иногда недовольных действительностью, даже ненавидящих ее, но в то же время боящихся каких бы то ни было перемен.
Нечего говорить, что подобные определения не раскрывали конкретного содержания чеховского творчества. Мало того, они были в корне неверны. Нельзя смотреть на Чехова как на беспредметного меланхолика.
Современный Чехов, т.е. подлинный, прочитанный нашей эпохой, выглядит иначе, чем на однотонно слезливых литературных портретах, нарисованных дореволюционной критикой и принятых, к сожалению, за рубежом.
В свое время Горький правильно отметил, что рассказы Чехова «усиливают одну, глубоко умную и нужную для нас ноту – ноту бодрости и любви к жизни», что «бодрое и обнадеживающее» пробивается в них сквозь «кромешный ужас жизни». Уже одно это суждение идет вразрез с бездумной характеристикой Чехова как пессимиста и лирика.
Горького не испугал и не обманул «кромешный ужас» чеховских рассказов. Чехов видел и изобразил этот ужас современной ему жизни как зоркий и беспощадно правдивый художник реалист.
Чехов нарисовал потрясающую картину «казенной страны России», «ломающейся России». В его творчестве отражены все социальные слои русского общества, положение которых не укрывалось от его острого, наблюдательного взора. Он видел, что мужики «живут хуже скотов, жить с ними было страшно». Он видел, что «так же, как и во времена Батыя большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным». Всякий раз, когда один из его героев видит фабрику, он думает о том, что вот «снаружи все мило и смирно, а внутри должно быть непроходимое невежество и тупой эгоизм хозяев, скучный, нездоровый труд рабочих, дрязги, водка, насекомые». И так во всей жизни скука, пошлость.
Это вопль многих героев Чехова. Они сознают ужас жизни, хотят бежать от него, но куда? Сам Чехов вряд ли знал это. Он видел и изображал жизнь как художник, но он был ограничен мелкобуржуазной средой, не понимал сущности капиталистической системы и был далек от того, чтобы искать выхода из «ада» там, где искало его выраставшее рабочее движение. Но он не мог и примириться со злом. Изображая зло, Чехов боролся с ним, уничтожал его и, самое главное, всеми силами старался отыскать какой-то просвет в грядущем, тянулся к будущему. В рассказах «Дуэль», «Жена» и др., в своих драмах он рисует людей, переходящих от безразличного покоя к «новой, нервной, сознательной жизни, которая не в ладу с покоем и личным счастьем». Именно они, эти люди, жаждут увидеть «все небо в алмазах», «насадить новый сад» и т.д. Они готовы кричать: «Прощай, старая жизнь, здравствуй, новая жизнь!». Пусть это все еще беспредметное томление, стремление вырваться из оков пошлой жизни, но постепенно оно перерастает в революционное сознание, необходимости «перевернуть жизнь». «Главное, – восклицает герой рассказа «Невеста», – перевернуть жизнь, а все остальное не нужно». Так сквозь кромешный ужас пробивается у Чехова призыв к лучшей жизни. В этом смысле его творчество носит революционный характер.
Его ненависть к казенной России обладала огромной взрывчатой силой. Чехов продолжил в русской литературе разоблачительную линию Гоголя и Щедрина. И его типы, сосредоточившие черты российского обывателя, оказались живучими даже после революции. Гениальные вожди пролетариата не раз подчеркивали эту живучесть чеховских типов. Ленин упоминал об оппортунистической «душечке». Товарищ Сталин с убийственной иронией использовал страшный призрак «человека в футляре».
Современный Чехов, т.е. подлинный, разгримированный, даже в отдаленной степени не походит на тоскливого нытика. Он – союзник социалистической эпохи в ее ненависти к «кромешному ужасу» прошлой жизни, в борьбе с этой жизнью. Он – ее спутник на пути к завоеванию счастья для всего человечества, счастья, наступления которого он ждал только через 200–300 лет, но которое на одной шестой части мира уже воплотилось в Сталинской Конституции.
© Санкт-Петербургский государственный университет