В Московский Художественный театр назначен большевистский комиссар».
I
В болотном застое губернской дыры
Когда-то роскошно цвели три сестры.
Ходили на курсы, учили ребят
И длинные юбки носили до пят,
Мечтали о сцене, и храмы искусств
Рождали в них море восторженных чувств.
Белы и румяны, как кровь с молоком,
О небе в алмазах мечтали тайком,
Давали журфиксы и ждали свобод,
Когда все привольно вокруг расцветет.
И пред Буревестником падая ниц,
Они презирали порядочных птиц.
Кому интересен снегирь, либо дрозд,
Раз он не сулит ни алмазов, ни звезд.
А в дни именин, как приказывал стиль,
Пекли пироги и плясали кадриль.
А после гуляли в «Вишневом саду»,
Порубки его не имея в виду.
II
Но скучен им был сей мещанский удел.
Сам Чехов однажды сестер пожалел.
В блокнот их занес, покачал головой,
И мысль отправил им далекой Москвой.
И стали те сестры на Бога роптать:
«На то ль родились мы, чтоб кушать да спать
И жить в захолустье, где радуют взор
Лишь доктор военный да злой прокурор!»
И горько вздыхая и млея с тоской,
Они разлюбили свой город родной –
Дома, магазины, деревья, траву,
И только вздыхали: «в Москву»… да «в Москву!»
III
И вспыхнул однажды пожаром февраль
И двинулись сестры в манящую даль,
Туда, где в алмазах зажглись небеса,
Где некто свободный творил чудеса,
Где падали цепи повсюду кругом
И шло углубленье свобод языком.
Ну, словом, исполнился сон наяву –
Приехали сестры за счастьем в Москву.
IV
И много воды утекло с той поры –
Живут и поныне в Москве три сестры.
Они пережили и голод, и Нэп,
дрожали за уголь, за угол, за хлеб.
Все дико, все пусто, все страшно вокруг.
В Болгарии где-то Вершинин их друг,
Жилплощадь тесна и не радуют взор
Ни доктор военный, ни злой прокурор.
И сам Станиславский – их мудрый отец
В театре в дни эти не больше, как спец,
И должен держать пролетарский ответ
Пред хором отпетых советских газет.
За то, что в искусстве им смысл не изжит
За то, что в театр к нему зритель бежит.
И нету утехи в «Вишневом саду»
И по саду бродит агент ГПУ.
Он, как полновластный вполне комиссар,
В саду мировой раздувает пожар
И чеховским сестрам немедля велит
Войти в большевистский проплеванный быт.
И в качестве трех комсомольских сестер,
Подкладывает хворост в советский костер…
V
И ночью, когда засыпает Москва,
И скверные в ней умолкают слова,
В жилплощади тесной своей конуры
Беседу о прошлом ведут три сестры.
Затем ли, тому четверть века назад,
Лопахин Вишневый их вырубил сад,
Чтоб в срубленном этом Вишневом саду
Работал и жил комиссар ГПУ,
Который – и дик, и нелеп, и свиреп –
В Вишневом саду насаждает совдеп…
И грезится сестрам минувший уют
И глупые слезы текут да текут.