А.П. Чехов – один из любимых авторов из числа тех, кого называют «классиками», т. е. Образцовыми писателями прошлого, создавшими свое собственное литературное направление и повлиявшими на весь дальнейший ход литературы. Нового советского читателя привлекает в Чехове его простота, искренность, совершенство литературного языка, а также то, что Чехову удалось в сотнях своих коротких рассказов ярко запечатлеть целую полосу русской жизни: тому, кто хочет познакомиться с Россией конца прошлого века, не миновать книг Чехова с его огромной вереницей русских интеллигентов, чиновников, мещан, крестьян и т. д.
Недавно вышла книга до сих пор неизвестных рассказов Чехова. Это – мелкие рассказы, заметки и шутки, затерявшиеся в журналах и газетах восьмидесятых годов.
То было глухое время: царствование Александра III, гнет тупой полицейщины, подавление всего свободного и живого. Царская цензура подвергала разгрому даже юмористические журналы, почти не касавшиеся политики и в общем старавшиеся угодить вкусам обывателя мещанина. Но и на страницах этих журналов молодой Чехов сумел под покровом невинной шутки осмеивать все то дикое и тупое, чем полна была русская жизнь – осмеивать хамство купцов, взяточничество чиновников, подкупность газет, самодурство местных властей, неискренность интеллигенции, грандиозные аферы крупных капиталистов.
Вот московский обыватель: он невежествен, некультурен, нечистоплотен, и если его нельзя назвать свиньей, то только потому лишь, – замечает Чехов, – что он потащит, пожалуй, к мировому. Главное развлечение этого обывателя – «Салон де варьетэ», т. е. попросту – публичный дом в самом центре города, где проституция приукрашивается различными «театральными представлениями». С нескрываемой гадливостью описывает Чехов этот охраняемый властями вертеп, где чувствуют себя так привольно московские купцы, офицеры и чиновники.
В городах – вертепы, в деревне – кабаки. – «Польза просвещения, – рассуждает штык-юнкер Крокодилов в рассказе «Что лучше», – находится еще под сомнением, вред же, им приносимый, очевиден. Для возбуждения аппетита употребляют отнюдь не грамоту, а рюмку водки». А посему: – «Кабаков не упразднять, а относительно школ подумать. Всей грамоты отрицать нельзя. Отрицание это было бы безумством. Ибо полезно, если человек умеет прочитать: „Питейный дом“».
Штык-юнкер Крокодилов находит кабак полезнее школы. А некий околоточный надзиратель готов «упразднить просвещение» в виду того, что, по его мнению, голова существует лишь для ношения фуражки. Присутствуя однажды на вскрытии скоропостижно умершего, он увидал мозг. – «Это что такое? – спросил он доктора. – Это то, чем думают, – отвечал доктор. Околоточный презрительно усмехнулся...» (рассказ «Краткая анатомия человека»). По мнению этих же господ, лоб существует только для того, чтобы «стучать об пол при испрошении благ».
Немало едких страниц уделяет Чехов положению печати. Царскую цензуру он рисует в образе чиновника, который помешался на мысли: «гласность – фря!». Он выписывает все газеты, но не читает их, а берет красный карандаш и вымарывает столбец за столбцом. И тогда с облегченным сердцем раздает газеты на курево.
Хороша и буржуазная печать. Газетчики берут взятки, доходя до поразительной наглости. Если дающий взятку купец спрашивает газетчика – «Это не вы уронили четвертную?» – газетчик отвечает: – «Нет, я уронил две четвертных». Случай этот – не чеховская выдумка, а быль, о которой передают другие авторы в воспоминаниях, относящихся к этой эпохе.
Ряд рассказов Чехов посвящает дикости и хамству купцов, полагающих, что за деньги все можно. Купец бьет на Нижегородской ярмарке артиста, и… начинается тяжба о сумме, которую должен заплатить обидчик – 100 или 75 рублей. За деньги же купец покупает и другие «культурные развлечения»: мазать горчицей лица музыкантов, рвать одежду на половом, бить зеркала и посуду…
Не обходит Чехов и интеллигенции. Он отмечает поразительное несоответствие между ее словами и делами: в заметке «Интеллигенты-кабатчики» Чехов указывает, что многие из тех интеллигентов, которые на торжественных обедах произносят горячие речи против народной темноты и пьянства, на деле сами содержат кабаки.
Чрезвычайно интересен ряд чеховских судебных очерков, посвященных делу Скопинского банка. Эти отчеты раскрывают картину жизни провинциального города, оказавшегося под властью миллионера и главы местного банка. Путем подкупов, угроз и различных афер заправилы банка превращают Скопин в свое царство. Городские головы, гласные и избиратели оказываются в полном подчинении у банка. С людьми, которые не нравились главе банка, расправлялись путем ложных доносов в полицию. Итоги властвования банка – многомиллионная афера, разорившая сотни мелких вкладчиков. Скопинские герои были преданы суду, но сколько таких же аферистов избегали «неприятностей» путем взяток высшим петербургским властям!
Таковы картины русской жизни, встающие со страниц вновь опубликованных чеховских рассказов. Смешные по тону, они по существу полны горечи, вызванной некультурностью и страшной духотой, царившей в те годы царского гнета.