| Судьба и смерть Гоголя | |||||||||
| Источник: Возрождение.1959. Тетр. 87. С. 11-32 | |||||||||
| «Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора» | |||||||||
| (Из письма Гоголя к матери в 1844 г.) | |||||||||
| «Есть нечто, называемое судьбой, – определяет Владимир Соловьев, – предмет хотя не материальный, но тем не менее вполне действительный». Далее Соловьев делает тонкое психологическое замечание, – судьба подчинена закону необходимости и действует на нас так, как мы понимаем господствующую в нашей жизни силу; и, следовательно, от этого понимания зависит и весь код последующей жизни. Вся жизнь Гоголя представляется превосходным подтверждением этой мысли: – он верил в свою роковую судьбу, в свою особенную предназначенность, верил до конца. | |||||||||
| Если художественные произведения писателя обычно отражают его творческий потенциал, т. е. степень его одаренности, его эстетический и духовный кругозор, – одним словом, его индивидуальную личность, – то в отношении Гоголя дело обстоит гораздо сложнее. У него черты его человеческой души, как бы затенены оригинальностью сюжета; истинная цель его произведений, как бы завуалирована формой изложения, реализмом и впечатлением кажущейся жизненности описываемых сцен. В понимании этой цели читатель всегда расходится с автором и никогда не разгадывает действительных намерений Гоголя. И Гоголь, (post factum), убеждается в этом расхождении с ним читателя и посылает вслед своему произведению то пояснения и оправдания, то «Размышления у парадного подъезда», то «Письма к разным лицам по поводу…», то, наконец, будучи вынужденным защищаться перед всей Россией, он кровью своего сердца пишет обширную «Авторскую Исповедь». Непонимание, а еще чаще превратное понимание Гоголя его современниками было тягчайшей трагедией всей его жизни: Белинский – вершина этого превратного понимания, которая своей тяжестью задавит и похоронит Гоголя. Это ли не судьба! | |||||||||
| Внутренний мир Гоголя раскрывается не столько в его художественных произведениях, сколько в его письмах и статьях, и мы составили бы себе далеко не полную, если не совсем ошибочную картину о внутреннем состоянии Гоголя и о его мироощущении, если не изучили бы его письма и статьи последнего периода жизни, в особенности «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). В такую именно ошибку впало современное Гоголю читающее русское общество, составив себе мнение о нем, как об оригинальном «комическом» романтике-художнике-юмористе, бытописателе, от– | |||||||||
| 1) Влад. Соловьев. «Судьба Пушкина» т. IX | |||||||||
| 11 | |||||||||
| разившем в своем творчестве преимущественно теневые стороны современной ему русской жизни. | |||||||||
| Такое же ошибочное представление о Гоголе существовало даже у Пушкина, которому художественность описаний и натуралистический реализм Гоголя заслонили сокровенный мир и затаенную сущность души самого автора. Однако Пушкин верно подмечал в Гоголе дар «угадывать человека» и безошибочно видеть специфические свойства русской действительности: он рекомендовал Гоголю приняться за большие капитальные произведения и тут же подсказывал ему сюжет и «Ревизора», и «Мертвых душ». | |||||||||
| Сюжет «Мертвых Душ» Пушкин принес Гоголю в жертву, отказавшись использовать его для собственной поэмы. Правда, и Гоголь не оставался в долгу у Пушкина: он проповедовал культ Пушкина, как поэта, ценил его, как человека, а в статье «Несколько слов о Пушкине» (I ч. «Арабесок») Гоголь первый указал на него, как на русского национального поэта. «Истинная национальность», – писал Гоголь, – состоит не в описании сарафана, но в самом духе народном, когда поэт глядит на мир глазами своего народа». А хорошо знавший Гоголя, его современник П. В. Анненков в своих «Материалах для биографии Пушкина» свидетельствует: «Такое было обаяние личности Пушкина, что когда, за три месяца до смерти Гоголя, я напомнил ему о Пушкине, то мог видеть, как переменилась, просветлела и оживилась его физиономия». | |||||||||
| Пушкин, который, по воспоминаниям Гоголя, всегда легко смеялся при чтении ему Гоголем, своих произведений, становился серьезен при чтении «Мертвых Душ», стал сумрачен и совсем грустен, под конец чтения и в конце концов воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!». Пушкин, сам так хорошо знавший русский народ и Россию, не заметил, – с изумлением рассказывает Гоголь, – что все это карикатура и моя собственная выдумка. | |||||||||
| Как же формировалась столь своеобразная, чтобы не сказать болезненная, духовная структура Гоголя? Изучая внимательно биографию Гоголя, легко установить, что основная душевная эмоция Гоголя – мистический страх перед своей обреченностью – не покидал его всю жизнь и что склонность к ней появлялась у него уже с детства, так как задатки её были унаследованы Гоголем от его матери. В своих записках Мария Ивановна – мать Гоголя – рассказывает, что по временам на нее находили мрачные мысли, хотя ее характер и характер ее мужа – отца Гоголя – был скорее веселый, с легким, кротким юмором, не склонный слишком углубляться в окружающие явления и анализировать характеры других. Кроме того, Мария Ивановна, при всей ее глубокой религиозности, страдала от предчувствий, как будто, неизбежно надвигавшихся бедствий, страха смерти и всегда боялась близкого присутствия злых духов, суеверный страх злых духов шел у нее рука об руку с религиозностью и глубокой верой. | |||||||||
| Современник, знавший родную семью Марии Ивановны, сообщает: «Иногда Мария Ивановна, не сходя с места, целые часы ду– | |||||||||
| 2) Вопреки мнению некоторых новоявленных знатоков русских писателей, их душ и литературы. | |||||||||
| 12 | |||||||||
| мала неизвестно о чем. В такие минуты выражение лица ее изменялось: из доброго и приветливого оно становилось каким-то безжизненным; видно было, что мысли ее блуждают далеко. С мужем она сходилась во мнительности, по самому ничтожному поводу ей представлялись нередко большие страхи и беспокойства. По этой же причине она отличалась крайней подозрительностью». | |||||||||
| Юному Гоголю целиком передались от матери мнительность, подозрительность и недоверчивость к другим; те же странные переходы от резкой и веселой жизнерадостности к меланхолической «безжизненности», – та же легкая впечатлительность, пронизанная чувством страха, как бы неизлечимая запуганность; та же склонность к испугу, который в юности, по собственному признанию Гоголя, мог у него переходить в безотчетную панику. Даже религиозное чувство у Гоголя развивалось под знаком страха. В письме к матери, уже взрослым, Гоголь вспоминает то событие его детства, которое послужило толчком к формированию его религиозного сознания: | |||||||||
| «Я живо, как теперь, помню этот случай, – я просил Вас рассказать мне о Страшном Суде, и Вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешников, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли». | |||||||||
| В этой сценке домашней жизни легко видеть, как болезненная впечатлительность матери, с ее склонностью к эмоции мистического страха, передавалась и неизбежно «потрясала» хрупкого, физически слабого, маленького Николу. Ребенок уже знал, что ужасы загробной жизни и муки грешников ждут после смерти, быть может, и его; и страх смерти, одна мысль о которой заставляет сжиматься тоской маленькое сердце, становится доминирующим, глубоко застывшим в сознании Гоголя, переживанием на многие годы. Мы едва ли ошибемся, если придем к заключению, что мистический страх смерти никогда не покидал Гоголя в течение всей его жизни. | |||||||||
| И несомненно, такая болезненная настроенность Гоголя, настроенность к ощущению стихийной меланхолической тоски без видимых причин, вылилась у Гоголя в повышенную по временам нервозность, принявшую у него совершенно особую форму. Об этом Гоголь ясно рассказывает в одной из своих лучших повестей, где так много подробностей взято из самой жизни, наблюдавшейся им с детства в столь ему знакомой, родной Васильевке. Ниже приводимая выдержка из «Старосветских помещиков» объяснит нам многое из затаенного душевного мира Гоголя и даже приоткроет завесу с одной из причин его преждевременной смерти, такой странной и непонятной для близких и современников. | |||||||||
| «Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вам по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует немедленная смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его | |||||||||
| 13 | |||||||||
| слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мертвая; даже кузнечики в это время переставали кричать; ни души в саду. Не, признаюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настигла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого – изгонял эту страшную сердечную пустыню». | |||||||||
| Двенадцати лет Гоголя отдают в закрытое учебное заведение – Нежинскую Гимназию Высших Наук. Нет ничего удивительного, что уже в ранние школьные годы своеобразная личность будущего писателя, с его загадочностью, скрытностью, мечтательностью, не гармонирует с окружающей его средой. Гоголь становится предметом насмешек и не может быть понят своими сверстниками; он одинок, особенно первые годы в гимназии, и поглощен сложной внутренней работой, глубоко переживая все впечатления, внимательно наблюдая характеры, остро ощущая их аномалии и индивидуальное своеобразие. Природный веселый юмор и наблюдательность подзадоривают его, и на насмешки он отвечает насмешками, давая часто меткие прозвища ровесникам, не щадя при этом и старших по возрасту и даже преподавателей. В старших классах Гоголь уже лучше приспособляется к среде и к жизни в интернате, где ему предстояло провести семь долгих для него лет. Обладая исключительным чутьем угадывать в каждом человеке его слабости и чрезвычайной способностью имитировать комические стороны характера, он выделяется в гимназических театральных представлениях. К концу своего пребывания в Нежинской гимназии, Гоголь становится популярен и даже любим, имеет друзей, правда, весьма немногочисленных; и все же, он остается загадочным для всех, непонятным и получает своего гимназическое прозвище «таинственного карла», как об этом свидетельствует ближайший друг Гоголя А. С. Даниленский. Иногда Гоголь проявляет свой талант угадывать слабости других и, если нужно, он применяет его и забавляется этим; то убедит легковерного товарища, что у того бычачьи глаза и тем доведет несчастного до состояния невменяемости; то, чтобы избежать сурового наказания, так искусно прикинется сумасшедшим, что директор, в ужасе, на месяц отсылает его для излечения в гимназический лазарет. | |||||||||
| Н. В. Кукольник, современник и земляк Гоголя, рассказывает, что Гоголь любил во время уроков прогуливаться по коридорам гимназии и не раз неожиданно натыкался на директора гимназии Ивана Семеновича Орлая, соседа Гоголей по имению. Директор очень не любил беспорядка в гимназии, но Гоголь, которому грозило строгое наказание, зная слабость директора к его небольшому имению, неизменно пользовался ею и, в результате, всякий раз выходил сухим из беды. | |||||||||
| «Завидев Ивана Семеновича издали, Гоголь не прятался, шел | |||||||||
| 14 | |||||||||
| прямо к нему навстречу, раскланивался и докладывал: «Ваше Превосходительство! Я сейчас получил от матушки письмо. Она поручила засвидетельствовать Вашему Превосходительству усерднейший поклон и донести, что по Вашему имению идет все очень хорошо». – «Душевно благодарю! Будете писать матушке не забудьте поклониться от меня и поблагодарить!». И Гоголь безнаказанно продолжал свою прогулку по коридорам». | |||||||||
| Другой современник Гоголя, А. П. Стороженко, приводит одно приключение с Гоголем во время летних каникул, в деревне, участником которого он также был. Гоголь, мастерски играя чувством молодой матери к ее еще грудному ребенку, то приводит простую женщину в бешеную ярость, то, искусно расхваливая достоинства ребенка и с замечательным талантом описывая матери его блестящую будущность, вызывает ее дружелюбие, любезность и услужливость при переправе через реку. А. П. Стороженко поражается гениальному пониманию Гоголем человеческого сердца уже в его юные годы. Такая способность проникновения во все изгибы человеческой души могла бы стать страшным орудием в руках беспринципного человека, но Гоголь был мягкосердечен и обладал врожденным этическим чувством; с годами же чуткость совести дошла у него до болезненного состояния. | |||||||||
| Уже с гимназических лет Гоголь мечтает о подвиге, стремится к служению людям, мечтает о своей исключительной миссии. Одновременно с этим страх смерти принимает у него более конкретную форму страха быть погребенным заживо. В последний год пребывания в гимназии, Гоголь, поверял своему старшему другу Г. И. Высоцкому, уже жившему в Петербурге, свои планы и мечты о будущей жизни в столице, пишет: «Как тяжело быть зарытым вместе с созданиями низкой неизвестности в безмолвие мертвое!» (1827). | |||||||||
| Но вот годы обучения окончены, и Гоголь полон радужных надежд, твердо верит в свое будущее, в свое призвание. Его мечтательный идеализм идет рука об руку с его практическим утилитаризмом; в его письмах этих лет отражается, наряду с мечтой о служении человечеству, его склонность к преувеличениям; в них неприкрашенная правда и патетический вымысел, в который он и сам верит, сопутствуют друг другу. | |||||||||
| С 1829 года начинается петербургский период жизни Гоголя, и первое время там его ждут неудачи и разочарования; у него слабо развито чувство реальности; вначале он не знает за что приняться и терпит неудачу в своих попытках поступить на государственную службу. На последние деньги он издает свою поэму в стихах – «Ганс Кюхельгартен» - подражание немецкому романтизму; но литературная критика сурово встречает запоздалый романтизм Гоголя, и нежинский поэт сам решает уничтожить первое произведение своей лицейской музы. Слепая вера в свое призвание, однако, не покидает юного Гоголя, и он по-прежнему одержим порывом литературного творчества. | |||||||||
| Как раз в это время он предпринимает свое первое заграничное | |||||||||
| 3) А. П. Стороженко. Воспоминания. «Отечеств. Записки», № <нрзб> | |||||||||
| 15 | |||||||||
| путешествие, цель которого ему самому совершенно неясна. Доехав на пароходе до Любека, Гоголь, среди чужих ему людей и необычной обстановки, задумывается над своим положением, отрезвляется и через несколько дней возвращается обратно. Впоследствии, через семнадцать лет, Гоголь в «Авторской исповеди» так объясняет свое неудавшееся намерение: «Проект и цель моего путешествия были очень неясны. Я знал только, что еду вовсе не за тем, чтобы наслаждаться чужими краями, но скорее, чтобы натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю цену России только вне России и добуду любовь к ней вдали от нее». | |||||||||
| Этот отрезвляющий урок был полезен Гоголю: возвратясь из своего кратковременного путешествия, Гоголь становится более зрелым и уже реальнее смотрит на жизнь. Он поступает на службу в Департамент Уделов в Петербурге. Но романтическая закваска не глохнет в нем: он слушается зова своего внутреннего голоса и отдается творческой работе. Он сближается с литературной средой и сам пишет в журналах. В результате, в 1831 г. выходят его «Вечера на хуторе близ Диканьки», полный успех которых ясно указывает ему назначение и жизненный путь. В 1834 г. выходит его «Миргород» и «Арабески», в следующем написан ряд повестей, комедий, начаты «Мертвые Души», менее чем в два месяца написан «Ревизор». Этот период, с 1829 по 1836, самый плодотворный и здоровый в его жизни. | |||||||||
| Но уже в «Вечерах» звучат по временам меланхолические мотивы и мрачное доминирует над светлым и радостным. Гоголь сам впоследствии, в письме к А. О. Смирновой в 1844 г., отмечает, что в «Вечерах» «есть кое-где хвостики душевного состояния моего тогдашнего, но без моего собственного признания их никто не заметит и не увидит». Как же проявляются эти меланхолические «хвостики» состояния Гоголя? «Вечера» являются впервые в нашей литературе тем синтезом, где тенденции немецкой романтической демонологии с их ведьмами, заклинаниями и колдовством сплетены с украинским национальным фольклором, где исконная дуалистическая традиция борьбы против Бога сатанинских сил, борьбы добра и зла, кончается победой высших сил. Но не так у Гоголя: страшное и мрачное берет верх, смешное и веселое стушевывается и совсем пропадает перед трагическим ужасным: исход борьбы безнадежен, зло и смерть побеждают. | |||||||||
| Однако, читающая, современная Гоголю, публика заворожена талантом автора, его юмором и комизмом положений и не замечает меланхолической грусти, мрачного демонизма и ужасов, лежащих в основе ощущений автора. Гоголь в «Авторской Исповеди» признается, что «на меня находили припадки тоски мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать». Это состояние болезненной, непреодолимой точки достигает своего апогея в 1839 г., когда Гоголь возвращается обратно в Петербург из поездки на юг, в родную Васильевку. На него находит странная апатия, «растерянность мыслей», его энергия парализована, и перо не дает ничего вдохновенного. В письме к своему другу Погодину, историку и издателю журнала | |||||||||
| 16 | |||||||||
| «Московский Вестник», Гоголь жалуется: «Какой ужас для меня этот 1833 г.! Боже, сколько кризисов! Настанет ли для меня благодатная реставрация? Сколько я начинал, сколько пережег, сколько бросил! Понимаешь ли ты ужасное чувство быть недовольным самим собой?.. Человек, в котором вселилось это ад-чувство, весь превращается в злость…, он ужасно издевается над собственным бессилием». | |||||||||
| Но было бы ошибкой думать, что этот творческий кризис и это замирание духа Гоголя происходит от скудости, от ослабления таланта, – наоборот: замыслы Гоголя растут и скорей поражают своим разнообразием и даже грандиозностью. У него задумана и начата комедия «Владимир 3-й степени», задуман ряд статей об искусстве и на текущие темы, из которых составился сборник «Арабески», намечена многотомная всеобщая история; он хлопочет о содействии и начинает собирать материалы для грандиозной всеобщей географии – «Земля и Люди»; он приступает к составлению и делает наброски задуманной полной истории Украины. Гоголя разбрасывается в разных направлениях, он разорван. Здесь и лежит разгадка причин его творческого кризиса: он неудовлетворен своими писаниями этого года, чувствует свое бессилие и неподготовленность, страдает и терзается этим. | |||||||||
| Его известность и содействие друзей помогают Гоголю осуществить одно из своих заблуждений, и он получает желаемое им место адъюнкта-профессора по кафедре истории средних веков в Петербургском Университете (1834 г.). Свою роль университетского профессора Гоголь начинает удачно: талант его выручает, и аудитория вначале полна; но отсутствие эрудиции постепенно обнаруживается, а недостаток навыка к систематическому упорному труду губит затею Гоголя, – аудитория тает, и к концу 1835 г. Гоголь вынужден оставить свою профессуру. Но и этот урок приносит Гоголю свою пользу: Гоголь яснее видит свое призвание в литературной сфере и не очень страдает от неудачи своей ученой мечты. Однако, плодом изучения им истории Украины остается его высокохудожественная эпическая повесть «Тарас Бульба», где на фоне исторической борьбы Украины конца 17-го века, он в образе нежного Андрея воплощает проблему борьбы эстетических и сердечных влечений человека и их перевеса над чувством чести, долга и любви к родине. После этого интерес Гоголя к изучению истории слабеет и скоро проходит, уступив место другим, более ему близким, проблемам жизни и души человека. | |||||||||
| Здесь мы должны отметить и особенно подчеркнуть, что талант Гоголя не исчерпывается его художественным дарованием. Он в такой же мере и мыслитель, как и религиозно настроенный христианин. Проблемы искусства, эстетики и нравственности глубоко волновали Гоголя и переживались им с такой напряженной интенсивностью, что при его нервозной натуре это приводило к болезненному душевному кризису, а впоследствии было одной из причин, подготовивших его преждевременный мучительный конец. | |||||||||
| В целом ряде своих, как статей, так и повестей этого петербургского периода Гоголь ставит проблему эстетического начала в | |||||||||
| 17 | |||||||||
| душе человека и одновременно связывает ее с непримиримым противоречием требований общечеловеческой морали и обаяния физической красоты. Уже в «Вие» живая красота мертвой панночки «страшна», в своем, доведенном до предела, совершенстве; «может быть даже она не поразила бы таким паническим ужасом, если бы была несколько безобразнее», поясняет Гоголь. Но в этой исключительной красоте отразился весь демонизм кровожадной панночки-ведьмы, жертвой которой гибнет философ бурсы Хома Брут. | |||||||||
| В повести «Невский Проспект», эстетически чуткий поклонник красоты, художник Пискарев встречает ослепительную красавицу, которую принимает за «святыню» и «божество». Поклонение красоте для художника равносильно религиозному служению, когда в молитвенном экстазе он склоняется перед своим идолом. Но вот перед Пискаревым открывается неприкрашенная реальная действительность, отверзается иная правда: красота и «божественные черты» принадлежат падшей развратнице»; но, увы! Она была какою-то ужасной волей адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в эту страшную пучину». Дар божества, небесная гостья на земле – красота сама находится во власти темных сил и губит тех, кто зачаровывается ею. Попытка Пискарева спасти красавицу встречает ее смех и презрение. Ослепленный художник в отчаянии не видит выхода и, наконец, лишает себя жизни. | |||||||||
| Та же проблема варьируется в «Записках сумасшедшего»: - несчастный чиновник Поприщин обольщен чарами директорской дочки и здесь причина его трагедии: любовь, проявление наиболее возвышенных чувств, приводит его к сумасшествию. «Женщина влюблена в черта. И она выйдет за него, выйдет!», проносится окончательный вывод в тускнеющем сознании Поприщина. В «Тарасе Бульба», славный казак Андрий изменяет родине и, следуя за красавицей-полячкой, переходит в стан врагов; на вопрос фанатика долга, Тараса Бульбы, сын отвечает отцу: «Моя родина там, где мое сердце!», и гибнет от руки отца. Здесь красота торжествует над весьма высшими принципами и потому, по своей природе, - аморальная, она не считается ни с чем в своем стихийном динамизме, она победно шагает через все преграды и топчет то, что для общества обязательно и священно. | |||||||||
| Тема коллизии эстетического и этического начал в душе человека находит, наконец, свое завершение в своеобразной мистической повести «Портрет». Здесь мысль Гоголя выливается в мистическую интуицию; он ставит проблему самого искусства и ищет ту демаркационную линию между добром и злом в искусстве, когда художник, в своем творческом порыве, становится на грани между совершенством и впадением в «прелесть», т. е. кончает служением тому же злу. Теперь Гоголь пытается построить религиозное мировоззрение, исходя из того же эсхатологического принципа, что мир тонет во зле, и это указывает на приближение последних времен и сроков, когда антихрист появится среди людей и будет уловлять их души. Но проникнуть в мир антихрист может лишь через человеческие души, так как психика человека есть единственное доступное антихристу поле деятельности. Исключительно талантливый художник, | |||||||||
| 18 | |||||||||
| владевший необычайной силой экспрессии в создании портретного сходства, становится добровольным орудием антихриста и в своем творчестве сеет зло. Осознав роковую роль своего таланта и его гибельные плоды, художник отходит от мира и, в суровой монашеской аскезе, искупает свой греховный компромисс со злом. Одновременно он объясняет свой религиозный опыт сыну словами: «Дивись, мой сын, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черных дух, который врывается к нам даже в минуту самых чистых и святых помышлений». Это могущество зла даже в искусстве создает огромную и страшную ответственность художника перед своей страной и всем человечеством. Самый возвышенный гений может тогда стать проводником зла и орудием антихриста. | |||||||||
| Таковы страшные сомнения Гоголя, предвещающие его трагедию, а образу художника-монаха суждено будет стать прообразом самого Гоголя, когда он в «строгом посте и молитве, с высоким религиозным смирением» и в своей болезненной мнительности, добавим мы, будет искупать свой мнимый «грех». | |||||||||
| В течение 1836 г. у Гоголя окончательно крепнет убеждение в благотворном действии искусства, и эта проблема решается Гоголем на базисе его прежнего эстетического идеализма так же, как до этого в «Невском проспекте» он разрешал загадку о власти и силе красоты. «Во всех этих его преувеличенных ожиданиях, – говорит проф. В. Зеньковский – в надежде, что в искусстве таятся силы, могущие вызвать глубокий перелом в душе, создать «нового человека», и заключалась утопическая установка, своеобразное учение о магическом действии искусства». Этой эстетической утопии суждено долго, до конца дней писателя, гнездиться в его душе и быть тем мощным стимулом, который привел Гоголя к рекордно быстрому созданию «Ревизора» и к решению приступить к началу «Мертвых Душ». | |||||||||
| Если с помощью искусства можно воспитывать человеческие души, то тем самым можно преобразовать и усовершенствовать всю жизнь; тем самым разрешается и коллизия морали и эстетики, так как с помощью искусства можно создать среди людей целое движение к добру. Эта теория «эстетического гуманизма» (выражение В. В. Зеньковского), нереальная сама по себе, была однако в духе того времени; взгляды Гоголя с самого начала, еще в гимназии, развивались на немецком идеалистическом романтизме; в литературе властителем душ юношества был Шиллер, создавший теорию о преображении мира магической силой искусства. Ему вторили в поэзии Новалис, в философии Шлегель, верившие, что искусство может | |||||||||
| 4) См. V. Zenkovsky. Gogol’s aesthetische Utople. (Zeitschr. f. Slavische Philologie, Band IX, Heft 1-2, 1932). | |||||||||
| 5) См. Briefe über die ästhetishe Erziehung des Menschen, 1795, Die Künstler. | |||||||||
| 6) Philosophie des Lebens, 1828; Gedichte: Philosophische Briefe. | |||||||||
| 19 | |||||||||
| творить чудеса – («магический идеализм»). Проф. К. Мочульский («Духовный путь Гоголя», 1934) высказывает вполне основательное предположение, что Гоголь поддался лишь общему направлению и льстил себя идеалистической мечтой: «Нельзя ли предположить, допускает К. Мочульский, что Гоголь рассчитывал, может быть, полусознательно, что «Ревизор» произведет какое-то немедленное и решительное действие? Россия увидит в зеркале комедии свои грехи и вся, как один человек, рухнет на колени, зальется покаянными слезами и мгновенно переродится!». | |||||||||
| После своей неудачи на академическом поприще у Гоголя крепнет сознание своей литературной миссии, как писателя для театра, творца комедии нравов, в которых комический элемент и смех должны быть главным бичующим орудием. Отныне Гоголь смотрит на театр, как на эквивалент академической кафедры. «Театр это такая кафедра, – доказывает Гоголь в «Петербургских записках» 1836 г. – с которой читаются разом целой толпе живой урок, где… при единодушном смехе, показывается знакомый, прячущийся порок». В 1836 г. «Ревизор», общими стараниями автора и его друзей, особенно А. О. Смирновой, при дворе, наконец, разрешен к постановке на петербургской императорской сцене. Пьеса в конце концов имела успех новизны, и этот успех все разрастался; но оценить пьесу с первого же спектакля публика не могла, и первым впечатлением было «недоумение», закончившееся к концу спектакля «всеобщим негодованием». У Гоголя создается впечатление неудачи, почти провала его комедии. Мало того, ему кажется, что он восстановил лично против себя «целые сословия», что против него восстали «все, решительно все». В действительности, пьеса глубоко взволновала все русское общество, ни одно сословие не осталось равнодушным и каждое реагировало по-своему. Своей пьесой Гоголь попал не в бровь, а прямо в глаз русского общества. Друг Гоголя, Панаев писал: «Ревизор» имел успех колоссальный, но в первые минуты этого успеха никто, даже из самых жарких поклонников Гоголя, не понимал вполне значения этого произведения и не предчувствовал, какой огромный переворот должен совершить автор этой комедии». | |||||||||
| Но Гоголь не замечает этого успеха, он не удовлетворен ни постановкой, ни игрой; его пьеса не понята, думает он, ни публикой, ни актерами; он не слышит ни рукоплесканий, ни взволнованного шума вокруг его произведения. Он потрясен и подавлен всем, происходившим за последние годы: его призвание для проповеди с театральной сцены не понято обществом; его мечты об общественном служении, как профессора-историка, не осуществились; его «Миргород» и «Арабески» не обошлись без уничтожающих нападок большинства критики; его, еще с юности, намерение создать себе служебную карьеру – не удалось. Он переживает глубокий душевный перелом и утомлен жизнью морально и физически, ему нужно оздоровление души. И Гоголь стремится вон из России, в мир других людей и других понятий, он хочет видеть другие страны и другую природу. Туда, туда, где апельсины зреют, где вечно зелены деревья, где не увядают розы! | |||||||||
| 20 | |||||||||
| С отъездом заграницу у Гоголя начинается новый период, быть может, самый светлый его многотрудной жизни. Уже ступив на почву Германии, Гоголь чувствует, что оставил позади своих демонов-разрушителей. Острота боли непризнанного на своей родине пророка быстро слабеет. Его враги, третирующие его, как бунтовщика, подрывающего своим творчеством государственные основы, – его, желавшего «подать помощь праведному закону Монарха», – ославили и возвели на него несправедливый поклеп! Его литературный талант подвергнут сомнению и критике и вызывает лишь толки вкрив и вкось. Это все теперь позади, как бы исчезло в прошлом! Гоголь чувствует свое возрождение. «Львиную силу чувствую в душе своей и заметно слышу переход свой из детства, проведенного в школьных занятиях, в юношеский возраст… Это великий перелом, великая эпоха моей жизни! Пора, пора, наконец, заняться делом!». Так поверяет Гоголь Жуковскому свою радость и новую программу жизни в письме еще из Гамбурга в июне 1836 г. Отныне его жизненной задачей становится создание и завершение «Мертвых душ», – трилогии, по примеру Дантовой «Божественной комедии». «Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Вся Русь явится в нем!», – предвкушает Гоголь. Но он прекрасно сознает всю огромность и величие своего замысла; знает, что труд этот поглотит его всего и займет несколько лет. В «Авторской исповеди» Гоголь правдиво и без обычных для него преувеличений определяет свою задачу отразить во всей полноте русского человека. По примеру Данте, он называет свое будущее произведение не повестью, не романом – это будет эпическая поэма, венец всей его жизни, который вознесет родную литературу, а сам он станет национальным русским писателем. | |||||||||
| Ближайшие три года (1836-1839) существование Гоголя безмятежно, насколько это возможно при его душевных свойствах, – меланхолическом уклоне и мнительности; он беспечен и жизнерадостен. Первый год путешествует по Германии и Швейцарии и, наконец, останавливается на Италии и прикрепляется к Риму. Пребывание Гоголя в Вечном Городе, где все насыщено историей и искусством и где сама «terra benita» Италии уже способна оздоровлять и возрождать усталые души, – это повесть постепенного нарастания новой любви Гоголя, влюбленности в Рим, переполнения его души чувством красоты, погружением в чистый эстетизм. Он с любовью изучает прошлое Рима и с жадностью впитывает в себя самый воздух Рима. Ярче всего чувства Гоголя к Риму выражаются в письмах этого периода к Жуковскому, более других способного понять состояние Гоголя. Эстетически чуткий умом и сердцем, Жуковский более других влек к себе Гоголя, и, в момент своих высших радостей и наслаждений красотой Италии, Гоголь его одного хочет видеть возле себя. Он зовет Жуковского в Италию сообща поклоняться вечной красоте. «Я родился здесь», – пишет он Жуковскому в октябре 1837 г., – «и неужели Вы не побываете здесь, и не отдадите тот поклон, который должен красавице-природе всяк кадящий прекрасному?.. Здесь она вся глядит прямо в лицо своими пронзительными очами. Я весел, душа моя светла, тружусь и спе– | |||||||||
| 21 | |||||||||
| шу всеми силами совершить труд мой. Жизни! Жизни!». В этом отношении судьба была более благосклонна к Гоголю, чем к Пушкину, для которого Италия осталась несбыточной мечтой, далеким, издали чарующим, видением. Историк искусства, поэт и певец Италии в русской прозе, – П. Муратов указывает на значение гоголевского упоения Италией, как на путь туда, открытый Гоголем русскому паломничеству к красоте. «В Гоголе воплощено с необыкновенной, поистине стихийной, силой тяготение к Италии и Риму, охватившее русских людей сороковых годов. Но мало так сказать. Трудно найти в какой-либо литературе, даже представить себе такую восторженную любовь к Италии, какой ее любил Гоголь. Письма Гоголя, писанные разным лицам из Рима, являются незабываемым памятником этого изумительного, глубокого и яркого чувства». В письме к Прокоповичу Гоголь говорит: «Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу и уж на всю жизнь… Вся Европа для того, чтобы смотреть, и Италия для того, чтобы жить. Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажи прощай другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю!». | |||||||||
| Если вспомнить, что «Мертвые души» писались в Риме, что в Риме написаны Гоголем «Рим» и некоторые другие произведения, то тема об участии обаяния Рима в творчестве Гоголя приобретает особенный, важный для исследователя духовного мира Гоголя, смысл. Это Гоголь открыл в русской душе новую ее сторону, тяготение к Италии и, очевидно, ее духовное родство с Римом. | |||||||||
| Но счастливая безмятежность Гоголя в Италии не долго длится. В 1839 г. умирает в Риме от чахотки нежно любимый Гоголем его друг, граф Иосиф Виельгорский. Сердце Гоголя, несмотря на его кажущуюся неприступность, скрытность и необщительность, было способно на самоотверженную привязанность и юношески пылкую дружбу. Нежность в дружбе была для Гоголя единственной формой, в которую выливалась его потребность любви. Он был долго привязан к некоторым из своих лицейских сверстников, проявлял братскую заботливость о сестрах, питал нежную любовь к А. Смирновой, А. М. Виельгорской и М. И. Балабиной, с которым интенсивно переписывался, делился своим сокровенным миром, поучал и, со стороны которых находил полное признание своего таланта. Смерть благородно утонченного, 23-летнего друга Виельгорского, умершего в Риме на руках Гоголя, производит на болезненно-чуткого писателя подавляющее впечатление. Он ощущает эту потерю, как прощанье со своей собственной юностью, чувствует себя постаревшим и впадает в оцепенение, которое называет «мертвящей остылостью чувств». «Я ни во что теперь не верю и, если встречаю прекрасное, тотчас же жмурю глаза и стараюсь не глядеть на него. От него несет мне запахом могилы». Затронута даже сфера его мистической веры: он сомневается в высшей справедливости, прекрасное ему кажется неуместным, тускнеет и самое обаяние Рима. Так кончается для Гоголя период его жизнерадостности и упоения красотой. | |||||||||
| На несколько месяцев Гоголь покидает Италию и уезжает в Россию для устройства своих денежных и домашних дел; но, как | |||||||||
| 7) См. П. Муратов, Образы Италии. Т. 1 (предисловие). Москва, 1917. | |||||||||
| 22 | |||||||||
| только может, возвращается снова. Лето 1840 г. он проводит в Вене; здесь рассеивается его состояние депрессии, и он охвачен чрезвычайным подъемом творчества: в течение месяца он пишет трагедию из времен Запорожья, переделывает повесть «Тарас Бульба», комедию «Владимир 3-ей степени», пишет свою знаменитую «Шинель», которой суждено будет сыграть направляющую роль для последующей за ним русской литературы («Мы все вышли из «Шинели», – Достоевский) и, наконец, почти заканчивает первую часть «Мертвых душ». Но этот пароксизм творчества быстро падает, крайнее напряжение кончается срывом: его болезненность стережет его неослабно, и в письме к Погодину, в октябре 1840 г., Гоголь делает важное для его душевного состояния сообщение: «Нервическое мое пробуждение обратилось вдруг в раздражение нервическое… К этому присоединилась болезненная тоска, которой нет описания. Я был приведен в такое состояние, что не знал решительно куда деть себя, к чему прислониться. Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении… О, что было ужасно, это была та самая тоска, то ужасное беспокойство, в каком я видел бедного Виельгоского в последние минуты жизни!». | |||||||||
| В глубине душевного кризиса опять была та же тоска, уже ему знакомая, его прежний страх смерти. Он видит в себе все те же симптомы, которые наблюдал у умирающего, обреченного уже, Вьельгорского; он чувствует себя, в своей внутренней сущности умирающим, почти на границе смерти. На этот раз близость смерти кончается «пробуждением», но этот мистический опыт оставляет глубокий след на душе Гоголя. «Человек, переживший такой опыт, сошедший в могилу и снова вернувшийся к свету дня, возвращается неузнаваемым». В Гоголе рождается новая личность, меняется само метафизическое ядро «я», таинственная основа души», – так близко подходит К. В. Мочульский к уяснению той роковой минуты, когда жизнь Гоголя была на весах. Здесь лежит «тайна» глубин души Гоголя, о которой он говорит неопределённо, лишь намеками. В письме к художнику А. А. Иванову, с которым Гоголя сближало сходство их аскетических характеров и общность переживаний, Гоголь говорит о серьезности перенесенного им состояния и болезни, «от которой я уже не думал встать» и что в нем произошла перемена. И действительно эта духовная перемена была замечена всеми знавшими Гоголя ранее. И. С. Тургенев в своих «Воспоминаниях» говорит, что был поражен происшедшей в Гоголе переменой, – какая-то затаенная боль и тревога, какое-то грустное беспокойство примешивалось к постоянно проницательному выражению его лица». Чудо Божие, происшедшее, по убеждению Гоголя, во время его выздоровления и бывшее ему видение (свидетельство С. Т. Аксакова и «Истории моего знакомства с Гоголем») указывали ему совершенно иной путь, – путь аскетического подвижничества. Гоголь слышал голос Божий, но не последовал этому голосу; чтобы последовать этому зову, ему нужно переменить все основы своего сознания и перевоспитать душу. Но он не чувствует себя способным на это. Он вырос в романтической атмосфере, с ее утверждением сильной, | |||||||||
| 8) К. В. Мочульский. Ор. cit., стр. 54. | |||||||||
| 23 | |||||||||
| независимой личности, руководимой лишь собственными эгоцентрическими мотивами; романтическая личность идет по пути честолюбий и славолюбия. Гоголь с юности считает себя избранником судьбы, ею особо отмеченным. И теперь ему кажется, что происшедшее с ним во время болезни указывает ему его особую предизбранность, что пророк, почти святой. Он становится на пьедестал, и демон гордыни как будто окончательно овладевает им. В письмах этого периода к друзьям мы находим у Гоголя новые, характеризующие его, подчас кощунственные, мотивы: то – «О, верь словам моим! Властью высшей облечено мое слово!», то – «Вместе с письмом сим несутся к тебе благословение и сила», и еще (к Данилевскому): «Имей в меня каплю веры, и живящая сила отделится в твою душу!». Даже Жуковскому он пишет: «Благословляю Вас, Благословение это не бессильно, потому с верой примите его!». Такое состояние упоения собственной мнимой святостью называется «впадением в прелесть», т. е. самообольщением на религиозной почве. С этого времени начинается глубокая душевная драма Гоголя, которой наполнены последние 12 лет его жизни, и здесь опять кроется для нас тайна мистической судьбы Гоголя. | |||||||||
| В конце 1841 г. Гоголь возвращается в Россию с намерением надолго остаться в ней и об этом сообщает всем в Москве. С. Т. Аксаков, принимая Гоголя в своем московском доме, находит в нем большую моральную перемену: «Впрочем и по наружности он стал худ, бледен и тихая покорность воле Божьей слышна была в каждом его слове». | |||||||||
| Цензурные осложнения по изданию «Мертвых душ», охлаждение к друзьям, может быть, – взаимное, обдают Гоголя холодом в Москве, и он еще острее ощущает недостаток неба Италии и свою отчужденность от России. Под предлогом путешествия к святым местам в Палестину и накануне разрешения к печати «Мертвых душ», Гоголь летом 1842 г. возвращается в Рим вместе с большим другом, поэтом Языковым. Последующие шесть лет (1842 – 48) Гоголь проводит вне России, но большей частью в Риме. Это годы внутренней борьбы с самим собой, годы полные моральных страданий и кошмарных мук, из которых Гоголю не суждено выйти победителем. | |||||||||
| По выходе в 1842 г. I-го тома «Мертвых душ», очередной, уже обещанный читателям, второй становится в центре творческого внимания Гоголя; создавание второго тома будет отныне той осью, вокруг которой повернется весь круг остальной жизни Гоголя. Даже вышедшие через пять лет «Выбранные места из переписки с друзьями», по определению Льва Шестова, будут «только комментарием и дополнением к «Мертвым душам». | |||||||||
| В Риме Гоголь живет в обществе своих ближайших друзей, художников Ф. Иордана и А. А. Иванова, собиравшихся по вечерам у не вставшего уже с постели, больного Языкова. Все замечают, что это не тот Гоголь первых лет Рима: теперь он молчалив, задумчив, в нем происходит напряженная внутренняя работа. Он по-прежнему набожен, но эта набожность приобрела новые, худшие черты: подчеркнутость, аффектированную молитвенность, самонадеянную ве– | |||||||||
| 9) Л. Шестов. На весах Иова. 1929, стр. 101. | |||||||||
| 24 | |||||||||
| ру и целительность своей молитвы. В начале 1843 г. приезжает в Рим А. О. Смирнова. Ее появление вносит новое течение, если не переворот, в жизнь Гоголя. Она также видит усиленную религиозность Гоголя, что и отмечает в своих «Записках». Дружба Гоголя со Смирновой была особенная: и нежная, и ревнивая, и подчиняющая. Гоголь водит ее по Риму, раскрывает ей суровую красоту памятников античной римской культуры, вслед за ней ездит то в Ниццу, то в Баден. Вспомним, что под обаянием незаурядной личности Смирновой (тогда фрейлины Россет) находились и Пушкин, и Жуковский. В письме к Жуковскому от апреля 1843 г. Смирнова рассказывает об этих безмятежных днях весны в окрестностях Рима: «в римской Кампанье есть какая-то неизъяснимая прелесть, и не знаю почему вспоминается что-то родное, вероятно, степь южной России, где я родилась. Мы часто с Гоголем бродим, говорим о Вас, Вы поймете с какой нежностью, потому, что он Вас обожает». Гоголь в Риме читает Смирновой Гомера, выдержки из св. Отцов Церкви, заставляет Смирнову заучивать некоторые псалмы наизусть и требовательно проверяет прилежание своей ученицы. О работе и переживаниях Гоголя в это время мы узнаем из его писем к Жуковскому: «Я продолжаю работать, т е. набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ». Труд и терпение, и даже приневоливание себя награждают меня много. Такие открываются тайны, которых не слышала душа, и многое в мире становится после этого труда ясно». Это письмо Гоголя говорит и далее, что он живет в мире каких-то религиозных тайн, в каком-то мистическом мире откровений, чарований и разочарований. Чтобы лучше выполнить свою творческую задачу, Гоголь приходит к заключению, что ему надо знать лучше душу и природу человека вообще. В «Авторской исповеди» Гоголь пробегает свой путь от ранней романтической фантазии к настоящему своему психологическому реализму в только что вышедших «Мертвых душах» и говорит, что этой цели он может достигнуть не только изучением и наблюдением, но и внутренней работой над самим собой. Он принимается за чтение богословских сочинений св. Отцов Церкви, выписывает себе «Добротолюбе», св. Дмитрия Ростовского, еп. Иннокентия, и в стиле его писем замечается отпечаток этого чтения. Метод своего духовного самовоспитания Гоголь устанавливает не сразу и, наконец, создает религиозно-нравственную систему, в основе которой лежит «церковность»; она состоит прежде всего в посещении богослужений и соблюдении всех предписаний, требуемых Церковью. В письмах этого времени Гоголь рекомендует и требует от друзей соблюдения составляемых им правил, упражнений и обязательных чтений. | |||||||||
| Продолжая идти далее в направлении своей аскетической теории, навеянной ему чтением «Добротолюбия», Гоголь начинает понимать свою греховность, уже сомневается в своем избранничестве, в святости. Он начинает критически анализировать себя, заглядывает в темную пропасть своей души; ему нравится испытывать при том своеобразную жуть, распознавая на темном дне пропасти страшные, дотоле ему неведомые грехи. И вот он обращается к друзьям | |||||||||
| 10) См. письмо Ф. В. Чижова у В. Вересаева. Op. cit., стр. 312. | |||||||||
| 25 | |||||||||
| и просто к читателям, прося сообщить ему его пороки и недостатки, и критику на его произведения. Свою странную просьбу он мотивирует: «хула и осуждение для меня слишком полезны» (к Смирновой); к Плетневу: «Тому, кто стремится быть лучше, чем есть, не стыдно признаться в своих проступках перед все светом. Без этого сознания не может быть исправления». Во всем этом скрывается у Гоголя одновременно и уничижение паче гордости и настоящий духовный подвиг. Ни друзья, ни знакомые не могли понимать столь необычных мотивов писателя и считали это тщеславным любопытством, капризом или просто чудачеством. Никто не догадывался, что заблуждение Гоголя состояло в том, что он, как религиозно настроенному знаменателю и несовершенство писателя, и недостатки человека, и грехи христианина. Он отождествлял художника с христианином и упускал из виду, что литературный критик не мог преподать ему нравственно-религиозного назидания; отсюда начинается недоразумение, а затем и отчуждение друзей. | |||||||||
| Чтобы творить художественное произведение и в нем красоту, писатель сам должен быть прекрасной нравственно-цельной личностью, так как служение красоте есть подвиг, как нравственный, так и религиозный; для этого нужно просветить свою душу покаянием, ведущим писателя на путь праведности. И это все нужно было Гоголю, чтобы быть на высоте и создать совершенство – написать второй тем «Мертвых душ»! Так объясняет Гоголь свою идею Жуковскому: «Чище горного снега и светлей небес должна быть душа моя, и тогда только я приду в силы на подвиг и великое поприще, тогда только разрешится загадка моего существования». Сколько лиризма и одновременно тревожной взволнованности! Он пишет «Мертвые души» с молитвой, текст которой дошел до нас: «Боже соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал меня в мир!». На него, как писателя, Богом возложена миссия, за выполнение которой на нем лежит вся тяжесть ответственности; эта тяжесть огромна и ему непосильна. Она раздавит его! | |||||||||
| Письма Гоголя около 1845 г. говорят, что у него есть свой личный религиозный опыт, что ему доступны «благодатные состояния», что он преодолел гордыню. Так в письме к Смирновой (1844) есть излучения глубокой мудрости: «Просите у Бога только дать возможность произвести больше подвигов и с тем вместе просите только о том, чтобы Он не награждал нас за них в этой жизни». Этот 1844 г. закончился неприятными и тяжелыми для Гоголя недоразумениями с друзьями, связанными с изданием его сочинений. Гоголь преодолевает обиду, но чувствует себя «страдальцем», слова которого всегда понимаются превратно. Даже близкая ему Смирнова не исполняет его «мольбы именем дружбы» и направляет деньги за издание не по тому адресу, куда просил Гоголь (посылает его домашним, а не в пользу бедных студентов, как того желал Гоголь). Работа с продолжением «Мертвых душ» не подвигается, Гоголь все размышляет, рефлектирует, но поэму свою не пишет. | |||||||||
| Наступает 1845 г., а вместе с ним и тяжелый кризис, которым разрешается весь «вихрь недоразумений» последних лет. Свой ду– | |||||||||
| 26 | |||||||||
| шевный вопль и свое состояние Гоголь определяет, как еще никогда до сих пор: «…Иногда положение человека может быть так странно, что он похож на одержимого летаргическим сном, который видит и слышит, что его все, даже самые врачи, признали мертвым и готовятся его живого зарывать в землю. И видя и слыша все это, не в силах пошевельнуть ни одним суставом своим». Тяжелое нервное заболевание Гоголя более всего связно с «Мертвыми душами», которые стали для него чудовищной пыткой. Но этот высокий труд возложен на него Богом, и Гоголь приходит к заключению, что здесь помехи идут от врага всякого добра, от сатанинской силы. Болезнь Гоголя таинственна, и лечившие врачи не могут определить ее причину. Гоголь погружается в медленное оцепенение, тело стынет, душа обмирает и чувствует себя «заживо погребенной», как говорит об этом сам Гоголь, так как его болезнь ест: «обстояние бесовское», одержимость дьяволом; его состояние сопровождается тоской и желанием покончить с собой, что было бы «похожим на какое-то лекарство и облегчение». Но молитва и религиозно-нравственный базис Гоголя спасают его и на этот раз. Однако, он сжигает все, что им уже написано для второго тома «Мертвых душ» и не дает тому никаких объяснений. Здесь тайна, которая, думаем, вовсе не непостижима, если интуитивно проникнуться миром ощущений и мыслей Гоголя. Он принимает свои испытания, как ниспосланные свыше для духовного просветления. Вдумчивый и чуткий аналитик душевных состояний наших писателей, мягкий и обаятельный проф. К. В. Мочульский, личные воспоминания о котором хранит автор настоящей статьи, более всего приближается к проникновению в сокровенный мир Гоголя и говорит: «В поте лица «насильно» приходилось ему добывать себе простые человеческие чувства. «Черствость душевная» – в этом его метафизическая вина. Он не виновен в том, что Господь не дал ему «млека любви», и тем не менее несет за это ответственность. Не виноват, но ответственен. Здесь человеческая справедливость немеет перед правдой Божией. Гоголь принимает свои страдания, как «заслуженные». | |||||||||
| Покорность воле Божией и смирение были благотворны для Гоголя и помогли ему выйти победителем из испытаний 1845 г. У него опять прилив радостных надежд и стремление к творчеству. Он так много передумал, пережил и записал в письмах к друзьям, что хочет составить отдельную книгу из выдержек только этих писем. Его мотив тот, что опыт, доставшийся ему с помощью стольких страданий и выведший его на путь просветления и приближения к Богу будет полезен и всем соотечественникам и всему русскому обществу: он осуществит этим свое назначение. В письме к гр. А. М. Виельгорской (1846 г.), сестре покойного друга, занявшей в сердце Гоголя глубинное место, он просит: «Молитесь Богу, чтобы послал мне светлых минут, нужных для того, чтобы, наконец, сказать все то, для чего я воспитывался внутри, для чего ниспосылались мне и самые тяжелые минуты, и самые тяжелые болезни, за которые я беспрерывно должен молить Бога» (подчеркнуто Гоголем). В 1847 г. Гоголь лихорадочно торопится собрать материалы и опубликовать свои лучшие духовные сокровища, которые считает самым | |||||||||
| 27 | |||||||||
| существенным в своем литературном наследстве: это книга – «Выбранные места из переписки с друзьями». Проф. И. Андреев находит самую краткую и удачную характеристику для книги Гоголя: «Это самая искренняя книга в русской литературе». Неисчерпаемая и нестареющая тема Бога и Православной Церкви является главным предметом книги. В результате нашего опыта истории и жизни, как следствия нашей революции, книга Гоголя приобретает особенный, провиденциальный смысл для русского читателя. Гоголь проповедует идею «оцерковления жизни», проникновения всех форм жизни, частной и государственной, духом религиозного оправдания культуры. Это программа построения культуры в духе Православия, т. е. на основе «простора душе» (выражение Гоголя), свободного обращения ко Христу. «В ней (Православной Церкви) правило и руль наступающему новому порядку вещей, и чем больше вхожу в нее сердцем, умом и помышлением, тем более изумляюсь чудной возможности примирения тех противоречий, которые не в силах примирить Западная Церковь, которая только отталкивала человечество от Христа». | |||||||||
| В книге Гоголя впервые намечены и все другие основные темы русской литературы, выведшие ее на широкий мировой простор, – «ее религиозно-нравственный строй, ее гражданственность, ее боевой и практический характер, ее пророческий пафос и мессианство», – так охватывает все содержание книги Гоголя К. В. Мочульский. Русское общество не поняло мотивов Гоголя и встретило «Выбранные места» весьма недоброжелательно. Консерватизм, лояльность Гоголя и оправдание самодержавия власти, к тому же поучительный тон – вооружили многих; не одобрили книгу и представители Церкви; отовсюду посыпались на Гоголя упреки и насмешки, но окончательный и самый жестокий удар нанес Гоголю, революционно настроенный идеолог социализма, Белинский. В своем письме Гоголю от 3 июля 1847 г. из Зальцбрунна, облетевшем всю Россию, Белинский совершенно не понял ни мотивов, ни основной мысли Гоголя и по-своему, как революционер, понял частности; особенно тяжелы были Гоголю личные, несправедливо-клеветнические, выпады Белинского. | |||||||||
| Замечательная судьба книги Гоголя. Habeant sua fata libelli. Понадобился горький опыт и большевизма, чтобы русские люди увидели настоящий смысл и значение книги М. Гершензон, едва ли не первый, понявший ее пророческое значение, говорит: «…даже у нас, где почти все прошлое общественной мысли обезображено в угоду политической тенденции, судьба этой книги остается беспримерной». И далее: «Эта книга, как набат в глухую полночь, непонятными от ужаса словами она кричит: Россия гибнет! Проснитесь, спящие, нельзя медлить!». | |||||||||
| Гоголю нанесен непоправимый удар, он «разбит»; любимое детище его сердца не принято даже друзьями (исключение – Смирнова); самая «искренняя» книга объявлена «надувательством» и «гордостью смирения»; самое православное произведение русской | |||||||||
| 11) Проф. И. Андреев. Религиозное лицо Гоголя. 1952. | |||||||||
| 12) См. М. Гершензон. Историч. записки. Берлин, 1923, стр. 164 и 168. | |||||||||
| 28 | |||||||||
| литературы отвергнуто православным же духовенством. Гоголь растерялся. Он смиряется и уходит в другую крайность: в самообвинение, в исступление самобичевания, однако, он не отказывается от своего детища и упорно защищает его. Для него наступает глубокий религиозный кризис; он сомневается в своей любви к Богу, думает, что пребывает в греховной «прелести», что, быть может, действительно прав С. Т. Аксаков, узревший в «Переписке» союз ее автора с дьяволом. Гоголь чувствует свою «богооставленность» и пишет своему духовнику, о. Матвею Константиновскому, полное самоуничижения, покаянное письмо (янв. 1848 г.). Он боится, что его намеченное путешествие ко Гробу Господню может оскорбить великую святыню, и нужно ободрение о. Матвея, чтобы Гоголь в феврале 1848 г. осуществил, наконец, свое намерение и отплыл из Неаполя в Палестину. Там он проводит два месяца, путешествует, посещает святыни, усердно молится за Россию у Гроба Господня и приобщается св. Тайн. Но он, по собственному признанию, разочарован Палестиной и приписывает это своей «черствости сердца»; он холоден и бесчувствен, его молитвы «бескрылы», и он впадает в уныние, живет как во сне. Через Одессу он возвращается, домой, в родную Васильевку, там успокаивается и продуктивно работает над «Мертвыми душами». Переписка с о. Матвеем помогает Гоголю преодолеть кризис, и он возрождается. Благодатная личность о. Матвея, оказывавшего благотворное действие на мятущегося Гоголя, ныне очищена от тенденциозной выдумки Д. С. Мережковского, выставившего скромного ржевского священника, как аскета-изувера, своим фанатизмом якобы уложившего в гроб Гоголя. | |||||||||
| Работа Гоголя над созданием второго тома «Мертвых душ» идет с крайним напряжением, «уныние и хандра» чередуются с упорным трудом; он сначала «набрасывается», затем перерабатывает, переписывает. Наконец работа была готова к лету 1851 г., но это перенапряжение не прошло даром Гоголю. П. В. Анненков в «Воспоминаниях» образно сравнивает труд Гоголя с кельей подвижника-аскета: «Мертвые души» были подвижнической кельей, в которой Гоголь болел и страдал до тех пор, пока не вынесли его бездыханным из нее». По отзывам современников, которым Гоголь читал вторую часть своей поэмы, она была произведением зрелого художника, по достоинству не уступавшей первой части, и Гоголь сам был удовлетворен своей работой. | |||||||||
| К 1851 г. относится и посещение Гоголем Оптиной пустыни; беседы со старцами Оптиной оставляют в душе Гоголя «самое благодатное воспоминание» и укрепляют его. Лебединой песней Гоголя являются его вдохновенный «Размышления о Божественной литургии», которые он заканчивает за несколько месяцев до смерти. | |||||||||
| Но вот наступает роковой для Гоголя 1852 г. Гоголь истощен физически, как перенапряжением труда, так и давними уже аскетическими упражнениями; его мнительность углубляется. 26 января умирает, в возрасте 25 лет, А. С. Хомякова, сестра ранее умершего, любимого им, поэта Языкова. Эта смерть глубоко потрясла мисти- | |||||||||
| 13) См. прот. Демидов. Наставник и руководитель Гоголя («Простая Руси», № 11, 150 г. Также: К. Мочульский. Ор. cit., стр. 113-133. | |||||||||
| 29 | |||||||||
| чески настроенного Гоголя. «Все для меня кончено!», говорит Гоголь на ее панихиде. «С этого момента он опять заболевает тою же болезнью», рассказывает Кулиш, современник Гоголя, «от которой умер его отец, именно на него нашел страх смерти». Вспомним, что Гоголь с детства боялся услышать зовущий его голос. В «Старосветских помещиках» цитированное выше место говорит, какое действие производил на Гоголя такой таинственный голос, после которого следует, верил он, неотвратимая смерть. Афанасий Иванович в повести является прообразом самого Гоголя. Вот место, где Гоголь предсказывает свою смерть: «Он вдруг услышал, что позади его произнес кто-то довольно явственным голосом: «Афанасий Иванович!»… Он весь покорился с волею послушного ребенка, сохнул, кашлял, таял как свечка и, наконец, угас так, как она, когда уже ничего не оставалось, что могло бы поддержать бледное ее пламя». | |||||||||
| Смерть Хомяковой Гоголь понял, как зов из потустороннего мира. С этого дня он готовится к смерти: молится, причащается св. Тайн, плачет, не спит ночей. Доктор Тарасенков, наблюдавший Гоголя, говорит: «ночью, изнеможенный, он уснул на диване, и с ним произошло что-то необыкновенное, загадочное; он просил опять причастить и соборовать его, потому что он видел себя мертвым. Слышал какие-то голоса и теперь почитает себя умирающим». Современная психиатрия знает действие гипноза и самовнушения. | |||||||||
| Гоголь умирал мучительно, одиноким, страдал от грубости лекарей и непонимания окружающих. Потрясающие подробности его последних дней и часов собраны в книге В. Вересаева «Гоголь в жизни», гл. 16. Он опять сжигает весь свой труд – вторую часть «Мертвых душ», оставаясь в ясном сознании, и на другой день объясняет это А. И. Толстому: «Вообразите, как силен злой дух!». Но ключ к поступку Гоголя надо искать в «Авторской исповеди», где Гоголь излагает свои мотивы и свое отношение к своему произведению. В предсмертной молитве Гоголь просит: «Прости Господи! Свяжи вновь сатану таинственной силой неисповедимого Креста». Гоголь умер 12 февраля, как истинный христианин и был похоронен на кладбище Данилова монастыря в Москве. | |||||||||
| Мы подошли к событию еще мало известному, сообщение о котором, однако, уже появлялось в прессе; так в журнале «Жар-Птица» (апрель 1955 г.) в форме небольшого рассказа И. Касаковского под заглавием «Ребро Гоголя». Что самый факт, о котором сообщается, не является продуктом творчества, тому порукой служит вся биография Гоголя. В тайниках души Гоголя всегда кроется мистический страх быть погребенным заживо, - страх, доходивший до космического ужаса и преследовавший несчастного писателя-мученика всю его недолгую жизнь. По распоряжению советского правительства, при сносе зданий Данилова монастыря в Москве, было упразднено и знаменитое в истории русской литературы, кладбище. В присутствии советских писателей, под руководством специалиста-археолога, были вскрыты могилы, а затем и самые гробы поэтов Д. Веневитинова, Языкова и, наконец, самого Гоголя. Далее дадим говорить самому автору рассказа: «Останки Николая | |||||||||
| 30 | |||||||||
| Васильевича Гоголя лежали необычайно ровно; на левой ноге туфель был поджат к боковой стенке гроба, а правый подмят до уровня левого колена: «Руки полностью подвернуты под грудь. Черные сухие волосы скатывались с затылка на высоко поднятое плечо… Гоголь лежал лицом вниз…». | |||||||||
| Если основываться только на этом сообщении, то не остается сомнений, что Гоголь был похоронен спящим, в состоянии летаргического сна; факт представляется вполне достоверным, почти натуральным, если обратить внимание на многие особенности, в характере Гоголя. В «Воспоминаниях» П. Анненкова (стр. 381) выражается сочувствие Гоголю: «Бедный, запутавшийся друг, погибший добровольной и мучительной смертью…» Анненков, знавший Гоголя и последние годы его жизни, уверен, что смерть Гоголя зависела от его воли. | |||||||||
| Гоголь явно предвидел весь ужас своей смерти и заблаговременно заботился о том, чтобы не быть похороненным заживо. В его «Завещании», которым открываются «Выбранные места из переписки с друзьями», на первом же месте мы читаем: «1. Завещаю тела моего не погребать пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…». Далее Гоголь настойчиво повторяет и мотивирует свою просьбу, напоминая, что сам уже бывал свидетелем «нашей неразумной торопливости». Происшедшее с Гоголем, мы должны объяснить также и невежеством лечивших его врачей, не умевших распознавать летаргию». «Просто не верится, что самые близкие к Гоголю люди могли быть так бесцеремонны, грубы и невнимательны к нему», удивляется К. Мочульский по поводу горьких разочарований Гоголя, пережитых им в 1844 г. Летаргия Гоголя была несомненно искусственной, им самим вызванной, хотя наследственное предрасположение к летаргии у него уже было. Способы вызывать летаргию искусственно были известны еще в седой древности. Еще в древнем Египте у посвященных в культ Изиды и Кибелы, испытывали способность впадать в летаргию и просыпаться в назначенное время; в течение летаргического сна посвящаемый закапывался в могилу и должен был проснуться, когда могила вскрывалась. Эти эксперименты позже перешли в Грецию и служили при испытаниях посвящаемых в культ Аполлона. | |||||||||
| Возвращаясь к Гоголю, мы можем установить, что он знал об опасности для себя своей роковой наследственности и верил в свою обреченность; здесь и лежит секрет его непреодолимого ужаса перед смертью и бессознательной тоски. Мы не можем также не обратить внимания на роль предчувствий в жизни Гоголя и на его предвидение трагики своей смерти. Этим особенным чувством обладали одаренные люди и гении со сложной психической структурой. У нас таковыми были Пушкин и Лермонтов, которые угадывали почти в точности обстановку и виновника своей смерти задолго до свершения. Наполеон знал заранее о закате своей звезды; мистически | |||||||||
| 31 | |||||||||
| предчувствовал свой конец Моцарт; Гете с 35-ти лет знал дату своей смерти (22 марта); Вагнер знал, что умрет в Венеции. | |||||||||
| Завершая наш очерк о судьбе Гоголя, мы проникнуты чувством благоговения к страданиям писателя, которому русская литература обязана своим последующим направлением и своей славой; мы охвачены чувством жалости к человеку, которому были суждены заблуждения и просветления, взлеты и падения; мы преклоняемся перед христианином, который так остро чувствовал происходящую вокруг него борьбу сил добра и зла и искал спасения в родном православии. И наши взволнованные думы летят туда, где стоит пантеон великой русской литературы; там под его куполом, таинственным рокотом, слышны тихие стоны тоски Гоголя, там «за далью непогоды» проносятся бури и невзгоды безвременья, там собираются черные тучи вечно грядущих событий. | |||||||||
| С. К. Высокоцкий. | |||||||||
|