Поэтическое слово о подвиге Ленинграда

Источник: журнал "Аврора" (1971. № 2)

Стихи Г.К. Суворова:

1942, 1943, 1944, после блокады

СУВОРОВ ГЕОРГИЙ КУЗЬМИЧ

СИБИРЯК НА НЕВЕ

                         1
Помню я кедровые орешки,
Бурые, как соболиный глаз,
Парня рябоватого усмешки,
Шнур тропы, к костру ведущей нас.

Помню гор безоблачные шири,
Кедров голубые облака,
Ясную голубизну Сибири,
Грань серебряного ледника.

Помню все. И птиц на горизонте,
И речушек светлое стекло...
Но одно лишь среди пуль на фронте
Здесь особый смысл приобрело.

Бурые кедровые орешки,
Круглые, как соболиный глаз,
Парня простодушные усмешки,
С кем тайга скрепила дружбой нас.

Парень синеглазый, рябоватый,
Буйная, широкая душа,
Мы бродили с ним тайгой горбатой,
Свежестью таежною дыша.

Мы любили пить перед рассветом
Чистое вино багряных рос.
Мы любили – если свежий ветер
Горькою смолой ударит в нос.

Так ударит, что раздует ноздри
И от волосков до пят пойдет…
И глаза так удивленно смотрят,
Словно мир пред нами уж не тот.

Словно все опять помолодело.
Был пустырь – и нету пустыря.. .
И пьяняще обтекает тело
Сочная брусничная заря.

Мы любили... Но ни лес, ни речки
Не тревожат памяти сейчас.
Предо мной кедровые орешки,
Круглые, как соболиный глаз.

Так, бывало, у лесной поляны –
Чуть проснется на заре душа –
Он сидел под кедром-великаном,
Шишки кропотливо шелуша.

И потом сернистые орешки
В пригоршнях держал он на дыму
И, как четки круглые, без спешки
Складывал в карман по одному.

Нет, мой парень не был суеверен,
Он был просто милым чудаком.
Он любил взлохмаченного зверя
Встретить в дебрях солнечным смешком.

Он не торопился переломку
Поднести к упругому плечу.
Он смеялся широко и громко
И бросал орешки лохмачу.

А медведь в своих штанах медвежьих
Путался и, сотрясая лес,
Землю рвал, чтобы найти орешек,
И ревел, как в старой сказке бес.

Не найдя, он шел на задних лапах,
Словно первобытный человек,
На живой, на человечий запах,
На густой, на простодушный смех.

В это время раздвигались сосны,
Вспыхивал гремучий огонек...
Думалось медведю, будто солнце
Гасло у его могучих ног.

И опять мой друг по перевалам
Шел среди обвалов и теснин.
Шел... А с древних гор тянуло палом
На простор пестреющих долин.

Где-то вновь гудела переломка,
Где-то снова падала гора.
И орешек за орешком звонко
Парень грыз у сизого костра.

                         2
Было так: сентябрьской темной ночью
Закачались лодки на Неве,
Быстрые малиновые точки
Вспыхнули на молодой траве.

Вражий берег, выросший из мрака,
Взрыли наших батарей клыки.
Пять минут – и загремит атака,
И сверкнут граненые штыки.

Под могучим орудийным валом
Мы стремились к берегу врага.
Било в грудь нам порохом и палом,
Острый ветер прожигал бока.

Не сдержать нас... Берег огнезубый
Замолчал, не выдержал, погас.
И к земле родной припали губы...
И слеза на землю пролилась.

Тут в траншее под свинцовой вьюгой
Я опять нашел сибиряка.
Он считал Сибирь своей подругой, –
Он под Ленинградом бил врага.

Стиснув острый холод автомата,
Он припал к истерзанной земле,
Глаз поймал фашистского солдата –
И солдат упал в рассветной мгле.

Видел я, как на крутую насыпь
Он забрался и бойцов увлек;
Как врагов бесформенную массу
Захлестнул наш молодой поток...

Огненный поток, дробящий скалы
Частых дотов, вставших на пути.
Впереди — неудержимый малый,
Человек сибирской злой кости.

Точно так же, как в часы охоты
В Абаканских дебрях, между скал,
Он ловил, искал врага – и сотый
Мертвый немец на землю упал.

Он стремился с отделеньем вместе,
С автоматами наперевес,
Оседлать дороги перекрестье
И войти в нагроможденный лес.

Лес гудел, и робкий, розоватый
Над лесами занялся рассвет,
Задрожал на грани автомата,
Победителю послал привет.

Только трубы блиндажей разбитых,
Брошенные на сыром песке,
Только исковерканные плиты,
Сбитые при первом же броске;

Только немца разможженный череп
И слова проклятия над ним:
Только черви... Земляные черви,
Вьющиеся в черепе, как дым.

                         3
Вот что здесь открылось после боя
Голубым глазам сибиряка.
Горек дым над светлою Невою, –
Но победа все-таки сладка.

Словно точка на яру далеком,
Врытый в землю, камнем обнесен,
Дзот светил нам, вставшим одиноко
Среди веток, погруженных в сон.

Дзот стоял, и в маленьком квадрате
Огонек багровый расцветал,
И бойцы шептали: «Это батя...
Наш полковник подал нам сигнал».

Это значит – закрепляться надо,
Подкрепление не придет пока.
Это значит – отбиваться надо
От превосходящего врага.

Немцы поднялись, сплошной лавиной
К нашим укреплениям пошли.
Мы молчали. Ни огнем, ни миной
Не поднять нас, не смахнуть с земли.

А дружок мой... Нет, никто так просто
Не встречал идущих в рост солдат.
Каждому он выбрал для погоста
Место – и погладил автомат.

Как в тайге, по правилам охоты, –
Не убить страстей таежных в нем...
На глазах у всей немецкой роты
Он готов был злить ее огнем.

Не забыть, как друг мой, стиснув зубы,
Автомат свой прижимал к груди.
И тогда его шептали губы:
«Мало?!. на еще... иди... иди!»

Не забыть, как, окружен врагами,
Он вскочил и поднял одного
И ударил немцем в немца, – камнем
Повалился немец от него.

Помню, как последние гранаты,
Словно соколы, взметнулись ввысь.
Помню, как немецкие солдаты
Залегли и снова поднялись.

Среди лиц, прощающихся с жизнью,
Видел друга светлое лицо...
Видел стали огненные брызги
И врагов давящее кольцо.

А потом – простор моей Сибири
Под лазурью бархатных небес,
Горные безоблачные шири,
Прямоствольный темнохвойный лес.

Видел все... И вдруг все потемнело...
Что-то страшно хрустнуло в плече.
Мне казалось, в пропасть без предела
Падаю на ледяном луче.

И раздался гром. Над бездной черной
Золотые звезды расцвели,
И упали крохотные зерна
Искрами и грудь мою сожгли...

Дальше я не помню... и не знаю,
Сколько я без памяти лежал,—
Знаю лишь, он, кровью истекая,
Все стоял... как каменный стоял!

Стихотворение воспроизводится по: Суворов Г. Сибиряк на Неве // Суворов Г. Слово солдата: Стихи. Л.: Гослитиздат, 1944. С. 21‒29.

Переломка – охотничье ружье.