Дядя Ваня

СЦЕНЫ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ


Источник: Чехов А.П. Дядя Ваня: Сцены из деревенской жизни в четырех действиях // Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. М.: Наука, 1974–1982. Т. 13. Пьесы. 1895–1904. М.: Наука, 1978. С. 61–116.
 
 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Комната Ивана Петровича; тут его спальня, тут же и контора имения. У окна большой стол с приходо-расходными книгами и бумагами всякого рода, конторка, шкапы, весы. Стол поменьше для Астрова; на этом столе принадлежности для рисования, краски; возле папка. Клетка со скворцом. На стене карта Африки, видимо, никому здесь не нужная. Громадный диван, обитый клеенкой. Налево – дверь, ведущая в покои; направо – дверь в сени; подле правой двери положен половик, чтобы не нагрязнили мужики. – Осенний вечер. Тишина.

Т е л е г и н  и  М а р и н а  сидят друг против друга и мотают чулочную шерсть.

Т е л е г и н. Вы скорее, Марина Тимофеевна, а то сейчас позовут прощаться. Уже приказали лошадей подавать.

М а р и н а  (старается мотать быстрее). Немного осталось.

Т е л е г и н. В Харьков уезжают. Там жить будут.

М а р и н а. И лучше.

Т е л е г и н. Напужались... Елена Андреевна «одного часа, говорит, не желаю жить здесь... уедем да уедем... Поживем, говорит, в Харькове, оглядимся и тогда за вещами пришлем...» Налегке уезжают. Значит, Марина Тимофеевна, не судьба им жить тут. Не судьба... Фатальное предопределение.

М а р и н а. И лучше. Давеча подняли шум, пальбу – срам один!

Т е л е г и н. Да, сюжет, достойный кисти Айвазовского.

М а р и н а. Глаза бы мои не глядели.

Пауза.

105


Опять заживем, как было, по-старому. Утром в восьмом часу чай, в первом часу обед, вечером – ужинать садиться; все своим порядком, как у людей... по-христиански. (Со вздохом). Давно уже я, грешница, лапши не ела.

Т е л е г и н. Да, давненько у нас лапши не готовили.

Пауза.

Давненько... Сегодня утром, Марина Тимофеевна, иду я деревней, а лавочник мне вслед: «Эй, ты, приживал!» И так мне горько стало!

М а р и н а. А ты без внимания, батюшка. Все мы у бога приживалы. Как ты, как Соня, как Иван Петрович – никто без дела не сидит, все трудимся! Все... Где Соня?

Т е л е г и н. В саду. С доктором все ходит, Ивана Петровича ищет. Боятся, как бы он на себя рук не наложил.

М а р и н а. А где его пистолет?

Т е л е г и н  (шепотом). Я в погребе спрятал!

М а р и н а  (с усмешкой). Грехи!

Входят со двора  В о й н и ц к и й  и  А с т р о в.

В о й н и ц к и й. Оставь меня. (Марине и Телегину). Уйдите отсюда, оставьте меня одного хоть на один час! Я не терплю опеки.

Т е л е г и н. Сию минуту, Ваня. (Уходит на цыпочках).

М а р и н а. Гусак: го-го-го! (Собирает шерсть и уходит).

В о й н и ц к и й. Оставь меня!

А с т р о в. С большим удовольствием, мне давно уже нужно уехать отсюда, но, повторяю, я не уеду, пока ты не возвратишь того, что взял у меня.

В о й н и ц к и й. Я у тебя ничего не брал.

А с т р о в. Серьезно говорю – не задерживай. Мне давно уже пора ехать.

В о й н и ц к и й. Ничего я у тебя не брал.

Оба садятся.

А с т р о в. Да? Что ж, погожу еще немного, а потом, извини, придется употребить насилие. Свяжем тебя и обыщем. Говорю это совершенно серьезно.

106


В о й н и ц к и й. Как угодно.

Пауза.

Разыграть такого дурака: стрелять два раза и ни разу не попасть! Этого я себе никогда не прощу!

А с т р о в. Пришла охота стрелять, ну, и палил бы в лоб себе самому.

В о й н и ц к и й  (пожав плечами). Странно. Я покушался на убийство, а меня не арестовывают, не отдают под суд. Значит, считают меня сумасшедшим. (Злой смех). Я – сумасшедший, а не сумасшедшие те, которые под личиной профессора, ученого мага, прячут свою бездарность, тупость, свое вопиющее бессердечие. Не сумасшедшие те, которые выходят за стариков и потом у всех на глазах обманывают их. Я видел, видел, как ты обнимал ее!

А с т р о в. Да-с, обнимал-с, а тебе вот. (Делает нос).

В о й н и ц к и й  (глядя на дверь). Нет, сумасшедшая земля, которая еще держит вас!

А с т р о в. Ну, и глупо.

В о й н и ц к и й. Что ж, я – сумасшедший, невменяем, я имею право говорить глупости.

А с т р о в. Стара штука. Ты не сумасшедший, а просто чудак. Шут гороховый. Прежде и я всякого чудака считал больным, ненормальным, а теперь я такого мнения, что нормальное состояние человека – это быть чудаком. Ты вполне нормален.

В о й н и ц к и й  (закрывает лицо руками). Стыдно! Если бы ты знал, как мне стыдно! Это острое чувство стыда не может сравниться ни с какою болью. (С тоской). Невыносимо! (Склоняется к столу). Что мне делать? Что мне делать?

А с т р о в. Ничего.

В о й н и ц к и й. Дай мне чего-нибудь! О, боже мой... Мне сорок семь лет; если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их? О, понимаешь... (судорожно жмет Астрову руку) понимаешь, если бы можно было прожить остаток жизни как-нибудь по-новому. Проснуться бы в ясное, тихое утро и почувствовать, что жить ты начал снова, что все прошлое забыто, рассеялось,

107


как дым. (Плачет). Начать новую жизнь... Подскажи мне, как начать... с чего начать...

А с т р о в  (с досадой). Э, ну тебя! Какая еще там новая жизнь! Наше положение, твое и мое, безнадежно.

В о й н и ц к и й. Да?

А с т р о в. Я убежден в этом.

В о й н и ц к и й. Дай мне чего-нибудь... (Показывая на сердце). Жжет здесь.

А с т р о в  (кричит сердито). Перестань! (Смягчившись). Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, – те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы... У нас с тобою только одна надежда и есть. Надежда, что когда мы будем почивать в своих гробах, то нас посетят видения, быть может, даже приятные(Вздохнув). Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все. (Живо). Но ты мне зубов не заговаривай, однако. Ты отдай то, что взял у меня.

В о й н и ц к и й. Я у тебя ничего не брал.

А с т р о в. Ты взял у меня из дорожной аптеки баночку с морфием.

Пауза.

Послушай, если тебе, во что бы то ни стало, хочется покончить с собою, то ступай в лес и застрелись там. Морфий же отдай, а то пойдут разговоры, догадки, подумают, что это я тебе дал... С меня же довольно и того, что мне придется вскрывать тебя... Ты думаешь, это интересно?

Входит  С о н я.

В о й н и ц к и й. Оставь меня.

А с т р о в  (Соне). Софья Александровна, ваш дядя утащил из моей аптеки баночку с морфием и не отдает. Скажите ему, что это... не умно, наконец. Да и некогда мне. Мне пора ехать.

108


С о н я. Дядя Ваня, ты взял морфий?

Пауза.

А с т р о в. Он взял. Я в этом уверен.

С о н я. Отдай. Зачем ты нас пугаешь? (Нежно). Отдай, дядя Ваня! Я, быть может, несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты.

Пауза.

Отдай! (Целует ему руки). Дорогой, славный дядя, милый, отдай! (Плачет). Ты добрый, ты пожалеешь нас и отдашь. Терпи, дядя! Терпи!

В о й н и ц к и й  (достает из стола баночку и подает ее Астрову). На, возьми! (Соне). Но надо скорее работать, скорее делать что-нибудь, а то не могу... не могу...

С о н я. Да, да, работать. Как только проводим наших, сядем работать... (Нервно перебирает на столе бумаги). У нас все запущено.

А с т р о в  (кладет баночку в аптеку и затягивает ремни). Теперь можно и в путь.

Е л е н а  А н д р е е в н а  (входит). Иван Петрович, вы здесь? Мы сейчас уезжаем. Идите к Александру, он хочет что-то сказать вам.

С о н я. Иди, дядя Ваня. (Берет Войницкого под руку). Пойдем. Папа и ты должны помириться. Это необходимо.

С о н я  и  В о й н и ц к и й  уходят.

Е л е н а  А н д р е е в н а. Я уезжаю. (Подает Астрову руку). Прощайте.

А с т р о в. Уже?

Е л е н а  А н д р е е в н а. Лошади уже поданы.

А с т р о в. Прощайте.

Е л е н а  А н д р е е в н а. Сегодня вы обещали мне, что уедете отсюда.

А с т р о в. Я помню. Сейчас уеду.

Пауза.

Испугались? (Берет ее за руку). Разве это так страшно?

Е л е н а  А н д р е е в н а. Да.

109


А с т р о в. А то остались бы! А? Завтра в лесничестве...

Е л е н а  А н д р е е в н а. Нет... Уже решено... И потому я гляжу на вас так храбро, что уже решен отъезд... Я об одном вас прошу: думайте обо мне лучше. Мне хочется, чтобы вы меня уважали.

А с т р о в. Э! (Жест нетерпения). Останьтесь, прошу вас. Сознайтесь, делать вам на этом свете нечего, цели жизни у вас никакой, занять вам своего внимания нечем, и, рано или поздно, все равно поддадитесь чувству – это неизбежно. Так уж лучше это не в Харькове и не где-нибудь в Курске, а здесь, на лоне природы... Поэтично, по крайней мере, даже осень красива... Здесь есть лесничество, полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева...

Е л е н а  А н д р е е в н а. Какой вы смешной... Я сердита на вас, но все же... буду вспоминать о вас с удовольствием. Вы интересный, оригинальный человек. Больше мы с вами уже никогда не увидимся, а потому – зачем скрывать? Я даже увлеклась вами немножко. Ну, давайте пожмем друг другу руки и разойдемся друзьями. Не поминайте лихом.

А с т р о в  (пожал руку). Да, уезжайте... (В раздумье). Как будто бы вы и хороший, душевный человек, но как будто бы и что-то странное во всем вашем существе. Вот вы приехали сюда с мужем, и все, которые здесь работали, копошились, создавали что-то, должны были побросать свои дела и все лето заниматься только подагрой вашего мужа и вами. Оба — он и вы — заразили всех нас вашею праздностью. Я увлекся, целый месяц ничего не делал, а в это время люди болели, в лесах моих, лесных порослях, мужики пасли свой скот... Итак, куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение... Я шучу, конечно, но все же... странно, и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное. И я бы погиб, да и вам бы... несдобровать. Ну, уезжайте. Finita la comedia!

Е л е н а  А н д р е е в н а  (берет с его стола карандаш и быстро прячет). Этот карандаш я беру себе на память.

А с т р о в. Как-то странно... Были знакомы и вдруг почему-то... никогда уже больше не увидимся.

110


«ДЯДЯ ВАНЯ».
Обложка первого отдельного издания пьесы.

111


Так и всё на свете... Пока здесь никого нет, пока дядя Ваня не вошел с букетом, позвольте мне... поцеловать вас... На прощанье... Да? (Целует ее в щеку). Ну, вот... и прекрасно.

Е л е н а  А н д р е е в н а. Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись). Куда ни шло, раз в жизни! (Обнимает его порывисто, и оба тотчас же быстро отходят друг от друга). Надо уезжать.

А с т р о в. Уезжайте поскорее. Если лошади поданы, то отправляйтесь.

Е л е н а  А н д р е е в н а. Сюда идут, кажется.

Оба прислушиваются.

А с т р о в. Finita!

Входят  С е р е б р я к о в,  В о й н и ц к и й,  М а р и я  В а с и л ь е в н а  с книгой,  Т е л е г и н  и  С о н я.

С е р е б р я к о в  (Войницкому). Кто старое помянет, тому глаз вон. После того, что случилось, в эти несколько часов я так много пережил и столько передумал, что, кажется, мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. Я охотно принимаю твои извинения и сам прошу извинить меня. Прощай! (Целуется с Войницким три раза).

В о й н и ц к и й. Ты будешь аккуратно получать то же, что получал и раньше. Все будет по-старому.

Елена Андреевна обнимает Соню.

С е р е б р я к о в  (целует у Марии Васильевны руку). Maman...

М а р и я  В а с и л ь е в н а  (целуя его). Александр, снимитесь опять и пришлите мне вашу фотографию. Вы знаете, как вы мне дороги.

Т е л е г и н. Прощайте, ваше превосходительство! Нас не забывайте!

С е р е б р я к о в  (поцеловав дочь). Прощай... Все прощайте! (Подавая руку Астрову). Благодарю вас за приятное общество... Я уважаю ваш образ мыслей, ваши увлечения, порывы, но позвольте старику внести в мой прощальный привет только одно замечание: надо, господа, дело делать! Надо дело делать! (Общий поклон). Всего хорошего! (Уходит; за ним идут Мария Васильевна и Соня).

112


В о й н и ц к и й  (крепко целует руку у Елены Андреевны). Прощайте... Простите... Никогда больше не увидимся.

Е л е н а  А н д р е е в н а  (растроганная). Прощайте, голубчик. (Целует его в голову и уходит).

А с т р о в  (Телегину). Скажи там, Вафля, чтобы заодно кстати подавали и мне лошадей.

Т е л е г и н. Слушаю, дружочек. (Уходит).

Остаются только Астров и Войницкий.

А с т р о в  (убирает со стола краски и прячет их в чемодан). Что же ты не идешь проводить?

В о й н и ц к и й. Пусть уезжают, а я... я не могу. Мне тяжело. Надо поскорей занять себя чем-нибудь... Работать, работать! (Роется в бумагах на столе).

Пауза; слышны звонки.

А с т р о в. Уехали. Профессор рад, небось. Его теперь сюда и калачом не заманишь.

М а р и н а  (входит). Уехали. (Садится в кресло и вяжет чулок).

С о н я  (входит). Уехали. (Утирает глаза). Дай бог благополучно. (Дяде). Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь.

В о й н и ц к и й. Работать, работать...

С о н я. Давно, давно уже мы не сидели вместе за этим столом. (Зажигает на столе лампу). Чернил, кажется, нет... (Берет чернильницу, идет к шкапу и наливает чернил). А мне грустно, что они уехали.

М а р и я  В а с и л ь е в н а  (медленно входит). Уехали! (Садится и погружается в чтение).

С о н я  (садится за стол и перелистывает конторскую книгу). Напишем, дядя Ваня, прежде всего счета. У нас страшно запущено. Сегодня опять присылали за счетом. Пиши. Ты пиши один счет, я – другой...

В о й н и ц к и й  (пишет). «Счет... господину...»

Оба пишут молча.

М а р и н а  (зевает). Баиньки захотелось...

А с т р о в. Тишина. Перья скрипят, сверчок кричит. Тепло, уютно... Не хочется уезжать отсюда.

Слышны бубенчики.

113


Вот подают лошадей... Остается, стало быть, проститься с вами, друзья мои, проститься со своим столом и – айда! (Укладывает картограммы в папку).

М а р и н а. И чего засуетился? Сидел бы.

А с т р о в. Нельзя.

В о й н и ц к и й  (пишет). «И старого долга осталось два семьдесят пять...»

Входит  р а б о т н и к.

Р а б о т н и к. Михаил Львович, лошади поданы.

А с т р о в. Слышал. (Подает ему аптечку, чемодан и папку). Вот, возьми это. Гляди, чтобы не помять папку.

Р а б о т н и к. Слушаю. (Уходит).

А с т р о в. Ну-с... (Идет проститься).

С о н я. Когда же мы увидимся?

А с т р о в. Не раньше лета, должно быть. Зимой едва ли... Само собою, если случится что, то дайте знать – приеду. (Пожимает руки). Спасибо за хлеб, за соль, за ласку... одним словом, за все. (Идет к няне и целует ее в голову). Прощай, старая.

М а р и н а. Так и уедешь без чаю?

А с т р о в. Не хочу, нянька.

М а р и н а. Может, водочки выпьешь?

А с т р о в  (нерешительно). Пожалуй...

М а р и н а  уходит.

(После паузы). Моя пристяжная что-то захромала. Вчера еще заметил, когда Петрушка водил поить.

В о й н и ц к и й. Перековать надо.

А с т р о в. Придется в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на нее). А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!

В о й н и ц к и й. Да, вероятно.

М а р и н а  (возвращается с подносом, на котором рюмка водки и кусочек хлеба). Кушай.

А с т р о в  пьет водку.

На здоровье, батюшка. (Низко кланяется). А ты бы хлебцем закусил.

114


А с т р о в. Нет, я и так... Затем, всего хорошего! (Марине). Не провожай меня, нянька. Не надо.

Он уходит; Соня идет за ним со свечой, чтобы проводить его; Марина садится в свое кресло.

В о й н и ц к и й  (пишет). «Второго февраля масла постного двадцать фунтов... Шестнадцатого февраля опять масла постного двадцать фунтов... Гречневой крупы...»

Пауза. Слышны бубенчики.

М а р и н а. Уехал.

Пауза.

С о н я  (возвращается, ставит свечу на стол). Уехал...

В о й н и ц к и й  (сосчитал на счетах и записывает). Итого... пятнадцать... двадцать пять...

Соня садится и пишет.

М а р и н а  (зевает). Ох, грехи наши...

Т е л е г и н  входит на цыпочках, садится у двери и тихо настраивает гитару.

В о й н и ц к и й  (Соне, проведя рукой по ее волосам). Дитя мое, как мне тяжело! О, если б ты знала, как мне тяжело!

С о н я. Что же делать, надо жить!

Пауза.

Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно...

115


(Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомленным голосом). Мы отдохнем!

Т е л е г и н  тихо играет на гитаре.

Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую... (Вытирает ему платком слезы). Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь... (Сквозь слезы). Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем... (Обнимает его). Мы отдохнем!.

Стучит сторож.

Телегин тихо наигрывает; Мария Васильевна пишет на полях брошюры; Марина вяжет чулок.

Мы отдохнем!

Занавес медленно опускается

116


 
В раздел
Комментарии
 

 © Санкт-Петербургский государственный университет